Грандиозная заря

Титания взяла велосипед из рук Нин и осторожно вернула его на прежнее место под лестницей, как святыню в нишу собора.

— И она вас увезла далеко от Сен-Совера? — спросила Нин.

— Не слишком далеко. Но нам показалось, что нас сослали на другую планету.

Перед глазами Титании возникла изморось на оконном стекле, которую она наблюдала в тот далёкий день. Примерно в середине февраля.

— Всю ночь шёл снег, — начала она. — И, когда я услышала шум во дворе, снег всё ещё сыпал. Я нащупала очки, подошла к окну и увидела мать, которая ходит вниз и вверх по ступенькам крыльца.

Глава 15 1980

Роз-Эме носила из дома коробки, чемоданы, полиэтиленовые пакеты разных цветов и размеров и загружала их, будто в печь, в багажник «панара». Вокруг неё всё было белым.

Сидя на соломенном коврике под козырьком крыльца, Пилюля следил взглядом за её перемещениями. Он был уже слишком стар, чтобы резвиться в пушистом снегу. Близнецы пока не вернулись из школы, а я в тот день занятия пропустила: у меня была температура 39,5 и горло драло так сильно, что слёзы наворачивались на глаза. Каждый мой выдох оставлял запотевшие кружки на оконном стекле; постепенно кружок уменьшался и на его месте появлялся новый — в забытье лихорадки я находила эти метаморфозы совершенно удивительными. Я смотрела на мать, на картонные коробки, на синий «панар», на парк, укрытый снегом, и всё это становилось то матовым, то прозрачным, то снова матовым, то опять прозрачным. Накрытые шапками взбитых сливок чёрные ветки аллеи напоминали стаканы с шоколадом по-льежски. Мне было пятнадцать лет, и я слишком сильно разболелась, чтобы беспокоиться о том, что происходит: я провела в этом доме пять лет, но сейчас наблюдала за очередным переворотом своей жизни как бы со стороны.

Дрожа от холода, я вернулась в постель.

Через мгновение в комнату без стука вошла Роз-Эме. Щёки её раскраснелись от холода, волосы, выбившиеся из-под вязаной шапки-ушанки, покрылись кристаллами снега, и казалось, на лбу у неё сверкает диадема.

— Мы уезжаем, — сообщила мать. — Я помогу тебе собрать вещи.

Я рассеянно улыбнулась. Голова была просто неподъёмная!

— Забрать всё сразу мы не сможем, — продолжала Роз-Эме. — Придётся часть вещей оставить, Вадим нам их потом вышлет.

— Хорошо, — сказала я, натягивая одеяло до самого носа. — Разбуди меня, когда всё будет готово.

Я повернулась к стене, закрыла глаза и провалилась в блаженный сон, уронив наконец на подушку чугунное ядро, служившее мне черепом.

Мать подошла к постели, и я почувствовала у себя на лбу её холодную руку. А потом услышала голос, эхом прокатившийся по комнате:

— Ладно, малышка. Поспи. Поспи.

Та же холодная рука вытащила меня из небытия несколько часов спустя. Я услышала, как на первом этаже кто-то всхлипывает.

— Одевайся потеплее, — посоветовала Роз-Эме.

— Куда мы едем? — проговорила я, с трудом управляясь с тягучими словами.

— Домой. Тебе понравится, вот увидишь.

Она помогла мне натянуть штаны и пару американских кроссовок, которые я вытребовала себе к началу восьмого класса.

— Кто это плачет? — прислушалась я.

— Не обращай внимания, — сказала Роз-Эме.

— Как будто бы Лулу, нет?

— Да, может быть… Пойдём скорее.

На ватных ногах я двинулась за матерью вниз по лестнице, пересекла парадную гостиную и вышла в прихожую. Там я увидела Лулу: она прижимала к глазам платок, а к груди — Окто и Ориона, уже одетых.

— Нам пора, — сказала мать. — Дети, надевайте шапки и поцелуйте Лулу.

Близнецы молча повиновались. Я целовать Лулу не стала, чтобы не заразить. Когда Роз-Эме открыла дверь, в прихожую ворвался ледяной воздух, мы один за другим спустились с крыльца и двинулись к машине, в которой уже, фырча, разогревался мотор.

— Можно я впереди? — спросил Окто.

— Я тоже хочу! — закричал Орион.

— Нет, — строго оборвала их Роз-Эме. — Впереди поедет ваша сестра.

Вадим не спустился с нами попрощаться. Последнее, что запомнилось мне из печальных и горячечных минут отъезда, — это сгорбленный силуэт Лулу, который, как в театре теней, вырисовывался на фоне входной двери, с тенью Пилюли у ног, и снежные хлопья, кружившие в воздухе и отчего-то создававшие ощущение лета, когда в воздухе полно мошкары.

Я уснула, едва мы выехали за ворота.

Я не видела ни заснеженных дорог, ни ёлок, присыпанных белой лёгкой пудрой, ни напряжённого лица Роз-Эме, когда она вела машину с возвышенности вниз в долину по петляющей и обледеневшей дороге.

Я проснулась с затёкшей шеей сто километров спустя, когда мы остановились у высокого здания где-то в пригороде.

Роз-Эме высадила нас из машины, вручила каждому по чемодану, отвела на четвёртый этаж и открыла дверь в конце тёмного коридора.

— Это мы где? — поинтересовался Орион.

— Это мы дома, — ответила Роз-Эме.

— Дома у кого?

— Дома у себя, — улыбнулась мать. — Здесь будем жить только мы вчетвером.

— Да? — удивлённо проговорил мой брат, оглядывая почти пустые комнаты и пол, покрытый потёртым ковролином. — А куда же я поставлю велосипед?

— Я это предусмотрела, котёнок. Для велосипедов в подвале есть специальное место.