Грандиозная заря

Через некоторое время после нашего отъезда из Сен-Совера издательство каталогов, доселе процветавшее, разорилось, и все его сотрудники оказались на улице. Роз-Эме ничуть не удивилась. Она давно чувствовала, что ветер переменился. Собственно, это и стало одной из причин, вынудивших её переехать в город: Роз-Эме надеялась найти здесь новую работу. Несколько месяцев отмечалась она в бюро по трудоустройству и каждое утро просматривала объявления о работе, которые появлялись в местной прессе.

— Редакторы каталогов больше никому не нужны, — объяснила она нам как-то вечером, немного упав духом после целого дня бесплодных поисков.

— Почему? — удивился Орион. — Описания товаров — это очень красиво!

— Да, красиво, — улыбнулась Роз-Эме. — Но теперь всё производят далеко отсюда. В Корее, в Тайване, в странах, где даже нашим алфавитом не пользуются. Так что теперь нужно использовать не слова, а международный язык: рисунки.

Она показала нам листок, вырванный из каталога шведского производителя сборной мебели.

— Смотрите. Вот за этим — будущее.

Мы с братьями несколько минут озадаченно разглядывали схемы, которые объясняли, как собрать шкаф.

— Будущее — это изображение! — стояла на своём Роз-Эме. — Слова — вчерашний день.

— Что же ты теперь будешь делать? — забеспокоился Окто.

— Ну, пока не знаю. Возможно, научусь рисовать? Или говорить по-корейски?

Я взглянула на мать. Мне вспомнился далёкий июньский вечер, когда мы, голодные, дотянули на последней капле бензина до заправочной станции Жана-Ба. Я опять увидела свою мать такой, как тогда: юной, одинокой, дерзкой (с каким апломбом она заявила, что у неё «много талантов»).

Я сказала:

— Мам, ты не пропадёшь.

Роз-Эме взяла мою руку и крепко сжала. Я почувствовала, как между нами пробежал мощный электрический разряд, ударная волна страстного желания жить, жить несмотря ни на что. Несмотря на безработицу. Несмотря на бедность. Несмотря на одиночество.

— Ты тоже, Консо, — сказала Роз-Эме. — Что бы с тобой ни случилось, ты не пропадёшь.

С приходом весны улицы города расцвели плакатами с предвыборной агитацией. Повсюду появились портреты Жоржа Марше — «анти-Жискара», Югетт Бушардо, призывавшей голосовать «за альтернативу», Жака Ширака — «кандидата, который нам нужен» и Франсуа Миттерана, который обещал «спокойную силу». В школе Патрик Вивье-Лажель кричал на каждом углу, что поддерживает мелкую крайне левую партию под названием «Рабочая борьба». В весёлой идеологической неразберихе наш мрачный донжуан носил на лацкане бархатного пиджака символы времени: коммунистические значки с серпом и молотом, сжатый кулак «Рот Фронта», портрет Боба Марли, букву «А», обозначавшую анархию, а заодно ещё и английские булавки — непременный атрибут панков. Бунтарь ходил по школьным коридорам, намотав на шею арабский платок, и все девочки на него заглядывались. Особенно я. Я была без ума от его небрежного вида, выходок и от того, с каким серьёзным и сосредоточенным видом он раздавал листовки, стоя у выхода из школы после уроков.

— Голосуйте за Лагийе![44] Не дайте вас провести! Из искры возгорится пламя! Голосуйте за Арлетт! — призывал он школьных товарищей, большинство из которых, в силу возраста, ещё не имело права голосовать.

Он скандировал лозунги против несправедливости господствующего класса и против работодателей. С жаром защищал притесняемых рабочих и угнетаемые народы. Не сводя глаз с его прекрасного лица, мы с подружками с упоением вслушивались в каждое его слово.

— Как он хорошо говорит, — вздыхала Анн-Шарлот.

— Думаешь, целуется он так же хорошо? — спрашивала Виржини.

Мы были покорены и решили перенять основные слова из его лексикона — не слишком хорошо понимая, что всё это означает, стали говорить о «революции», «классовой борьбе» и «мелких буржуа», которых полагалось презирать.

Фло съездила на каникулы в Париж к одной из своих тётушек и привезла нам оттуда несколько экземпляров «Красной книжечки» Мао[45], которую нашла у букинистов.

— Там есть всё! — сообщила она нам, чуть ли не подпрыгивая от возбуждения. — Почитайте, сами увидите!

Мы пролистали революционную книгу и, хотя поняли далеко не всё, узнали в ней страстный тон Патрика Вивье-Лажеля. «Красная книжечка» стала нашим тотемом.

Как-то вечером, незадолго до выборов, я вдруг сказала матери:

— Надеюсь, ты будешь голосовать против работодателей?

Роз-Эме сидела за кухонным столом, слушала радио и чистила овощи. Она посмотрела на меня удивлённо.

— Ты стала интересоваться политикой?

— Ну конечно, — ответила я. — А что? Это плохо?

— Нет, — улыбнулась мать. — Просто мне кажется, это немного нагловато с твоей стороны — советовать мне, за кого голосовать.

— Но ты ведь не станешь голосовать за власть капиталистов? — поперхнулась я. — Ты же сама сидишь без работы! Тебя эксплуатируют, ты что, не видишь?

Роз-Эме положила морковку и откинулась на спинку стула.

— Слушай, ну ведь всё очень просто, — сказала я. — Мир делится на две части: с одной стороны — империалисты, то есть богачи, те, кто наделён властью, а с другой — угнетаемый народ, который борется за выживание.