Греческая мифология, сформировавшая наше сознание

Прежде чем оставить греко-римские переложения мифа об Эдипе, уместно сделать еще два замечания. Первое касается имени главного героя, значение которого в общепринятой и наиболее правдоподобной интерпретации – «опухшая нога» (отсылка к дефекту, которым Эдипа наградили в детстве, проколов и соединив между собой его щиколотки)[258]. Как заметил выдающийся голландский исследователь мифов и вопросов религии Ян Бреммер, роль этого увечья в древнем мифе вторична[259]. Оно лишь усугубляет отчаянное положение беззащитного ребенка, который и без того не смог бы пойти. Современные толкователи, обращающие в первую очередь внимание на хромоту Эдипа, таким образом, фокусируются на детали, считавшейся в Античности второстепенной.

Другое замечание касается темы «судьбы». Как в свое время Лоуренс Оливье во всеуслышание (и при этом заблуждаясь) низвел сюжет «Гамлета» до «трагедии человека, который не мог ни на что решиться», так же и «Царя Эдипа» многие называли историей о непреклонности судьбы и, следовательно, об отсутствии у человека свободной воли. Стоит, однако, отметить: невзирая на роль в сюжете предсказаний дельфийских оракулов, как минимум два значимых события драмы совершенно не зависят от пророчества. Два решения Эдипа – доискаться правды любой ценой и (впоследствии) ослепить себя – у Софокла показаны не как бесконтрольное поведение человека, а как сознательный выбор, обусловленный особенностями личности. Эдип мог действовать иначе, но не стал.

Последующая жизнь образа Эдипа

Со времен классической Античности многие писатели и художники возвращались к истории Эдипа[260]. Главенствовали два противоположных, но неразделимо связанных друг с другом образа: человека, чей превосходный интеллект приносит ему триумфальный успех, и человека, терпящего катастрофическое падение, вызванное то ли неудержимым желанием знать правду, то ли кознями «судьбы» (чем бы она ни была), то ли сочетанием того и другого. Количество вариаций безгранично, и мы можем позволить себе выбрать лишь несколько особо впечатляющих примеров.

Одна из наиболее необычных интерпретаций мифа принадлежит философу, ученому и эрудиту Фрэнсису Бэкону. В эссе «Сфинкс, или Наука» – двадцать восьмом по счету в его сочинении «О мудрости древних» (1609) – автор подчеркивает лучшие достижения Эдипа. По мнению Бэкона, Сфинкс символизирует науку, «[которую] в самом деле вовсе не абсурдно называть чудовищем, ибо у невежд и просто неосведомленных людей она вызывает удивление»[261], [262]. Сфинкс (= наука), предполагает Бэкон, ставила перед человеком разнообразные трудные вопросы, а попытки ответить на них приводили к двум противоположным последствиям: к «растерзанию» (в интеллектуальном плане) – для тех, кто не справлялся с задачей, – и к «власти» – для тех, кто преуспевал. Согласно Бэкону, Сфинкс предлагала своим жертвам головоломки двух видов: касательно природы вещей и касательно природы человека. Эдипу досталась загадка из второй категории. А успешная разгадка наделила его властью: «…ибо тот, кто поймет до конца природу человека, тот почти наверняка может стать кузнецом своего счастья, тот рожден для власти»[263]. Перспектива быть «растерзанным», пожалуй, обескураживала любого, кто подумывал заняться научными изысканиями, однако Бэкон извлекает из мифа утешающую мораль: «Не следует упускать и той детали, что Сфинкс была побеждена человеком с больными ногами: ведь люди обычно слишком быстрым, торопливым шагом спешат разрешить загадки Сфинкс»[264]. Другими словами, потенциальному ученому следует продвигаться вперед с осмотрительностью и тщанием, тем самым уменьшая опасность оказаться «растерзанным».

Мастер Тэлбот. Миниатюра из сочинения Джованни Боккаччо De claris mulieribus («О знаменитых женщинах»). Ок. 1440 г.

British Library, London. Photo British Library / Bridgeman Images.

Разительно отличается от созерцательной аллегории Бэкона полная грубости и непристойностей пародия Перси Биши Шелли «Царь Эдип, или Тиран-толстоног» (1820). Пьеса, созданная скорее в духе Аристофана, нежели Софокла, являет собой безудержную сатиру на правление развратного и нездорового Георга IV, а также на проходивший фоном судебный процесс, связанный с изменой отдельно проживающей от него супруги Каролины[265]. К сюжету Софокла пьеса ближе всего подходит в самом начале, когда Тиран-толстоног, правитель Фив, восседает в Храме Голода и снова и снова обижает группу изможденных пресмыкающихся свиней, при этом любовно и праздно созерцая жирные округлости собственного тела:

Это царственное пузо
Вздымается, как парус на ветру,
И выпуклости ниже сокровенные
Блаженствуют в прослойках жира, а щеки
Беотийские египетским подобны пирамидам
И безмятежный подпирают мозг –
Мой символ бесполезного ничто![266]

Жан Огюст Доминик Энгр. Эдип и Сфинкс. 1808 г.