Грезы и тени

Флореасъ проснулся впотьмахъ, позднимъ вечеромъ. Ему очень не хотлось вставать съ земли, но онъ сдлалъ надъ собою усиліе… И, вмст съ тмъ, какъ онъ поднималъ свою еще отягченную сномъ голову, онъ видлъ, какъ поднимается изъ праха поверженная колонна. Онъ бросился къ ней, — на ней не оставалось ни мховъ, ни ракушекъ, ни плсени: блестящій и гладкій столбъ краснаго порфира, гордо увнчанный бломраморнымъ узоромъ капители. Флореасъ осязалъ воскресшую колонну, чувствовалъ ея холодъ… Десятки такихъ же колоннъ съ глухимъ рокотомъ выходили изъ-подъ земли, слагаясь въ длинные портики. Дымный и грязный очагъ превратился въ великолпный жертвенникъ. Костеръ Флореаса разгорлся на немъ съ такою силою, что розовое пламя, казалось, лизало своими острыми языками темное небо, и зарево играло на далекихъ скалахъ. Цвточныя гирлянды змями взвивались невдомо откуда, прицплялись къ колоннамъ и, чуть качаемыя втромъ, тепло и мягко обввали Флореаса благоуханіями.

Молодой человкъ понялъ, что стоитъ y разгадки тайны, въ которую вовлекли его прошлою ночью невдомые звуки. A они, какъ нарочно, снова задрожали въ воздух, но уже не рыдающіе, какъ вчера, a весело-торжествующіе. Ущелье сверкало тысячами огней, гудло праздничнымъ гуломъ тысячеголовой толпы. И голоса, и огни близились къ храму. Предъ изумленнымъ Флореасомъ медленно проходили важные сдобородые мужи въ длинныхъ блыхъ одеждахъ, украшенные дубовыми внками, и становились рядомъ налво отъ пылающаго жертвенника, a направо сбирались рзвою толпою прекрасныя полуобнаженныя двы. Ихъ тла были, какъ молоко. Флореасу казалось, что он свтятся и прозрачны, какъ туманъ, летающій въ лунную ночь надъ водами Арно. Каждая потрясала дротикомъ или лукомъ; y иныхъ за плечами висли колчаны, полные стрлъ; многія сверхъ короткихъ, едва закрывавшихъ колна, туникъ были покрыты пестрыми шкурами зврей, неизвстныхъ Флореасу. Нмъ и неподвиженъ стоялъ оружейникъ въ широкомъ промежутк между рядами таинственныхъ мужей и двъ… Онъ начиналъ думать, что попалъ на шабашъ бсовъ, но никогда не предположилъ бы онъ, чтобы бсы могли быть такъ величавы и прекрасны. Новые огни, новые голоса наполнили храмъ. Девять женъ чудной красоты поднимались по мраморной лстниц, сплетаясь хороводомъ вокругъ мощнаго юноши, который сіялъ, какъ солнце, и блескъ, исходившій отъ его лица, затмвалъ блескъ лампадъ храма. Въ рукахъ юноши сверкала золотая лира, и со струнъ ея летли т самые звуки, что приманили Флореаса. И мужи въ блыхъ одеждахъ, и вооруженныя двы упали въ прахъ предъ лицомъ юноши. Остался на ногахъ только Флореасъ, но его какъ будто никто не замчалъ въ странномъ сборищ, хотя стоялъ онъ ближе всхъ къ жертвенному огню. Юноша гордо сталъ предъ жертвенникомъ, опередивъ Флореаса, и, радостно простирая къ огню руки, воскликнулъ голо-сомъ, подобнымъ удару грома:

— Проснись, сестра! Твое царство возвратилось.

Радостно зазвенли золотыя струны его лиры, и онъ заплъ гимнъ, отъ котораго потряслись скалы, зашатались деревья въ ущельи и, какъ испуганныя очи, замигали звзды на неб. Онъ плъ, a вокругъ него съ крикомъ неслись въ пляск его прекрасныя спутницы. Мужи въ блыхъ одеждахъ и вооруженныя двы подхватили гимнъ. Схватившись за руки, они оплели жертвенникъ цлымъ рядомъ хороводовъ. У Флореаса кружилась голова отъ мельканія пляски, звенло въ ушахъ отъ пнія, вопля и грома лиры. Онъ позабылъ вс молитвы, какія зналъ, рука его не хотла подняться для крестнаго знаменія.

— Проснись, сестра! — звалъ юноша.

— Встань, царица! проснись, богиня! — вторила толпа…

Вооруженныя двы выхватывали изъ колчановъ стрлы и проводили ими глубокія борозды на своихъ блоснжныхъ челахъ. Кровь струями текла по ихъ ланитамъ, они собирали ее въ горсть и бросали капли въ жертвенный огонь…