Гром и Молния

Левой рукой держу его за ткань, а второй замахиваюсь и ломлю ею прямо ему в плечо. Пусть в ножки поклонится и скажется спасибо, что не в нос. Это ему по старой дружбе.

На этот раз он не уворачивается, практически подставляет себя, и поэтому отлетает назад довольно далеко и почти плашмя врезается спиной в поручни перил.

— И-и-и-и-и-и-и-и-и…

Кажется, мне в ухо вставили полицейский свисток, но это пищит Наська и кидается к своему мачо уже, наверное, со слезами.

Лёвычу не очень приятно, на его роже появляется выражение боли и обиды.

Ну, наконец-то! Пусть почувствует то, что чувствую я.

Всё. Кажись встряхнуло меня и отпустило. Я зол, как триста тонн тратила, но это уже хотя бы я.

— Лёва, ты цел? С тобой всё хорошо? Лёвочка, родненький, скажи, что с тобой всё хорошо, пожалуйста. — Ощупывает своего хахаля сестра.

Ой, ой, ой, какие сопельки. Пятачину ему ещё платочком вытри, да жопу подортри. Любовнички, мать вашу.

— Насть, я в порядке, — бубнит мой дружбан.

— Там вон уже охранники в стекло выглядывают, — слышу голос Лизы и наконец-то поворачиваюсь к ней. Хватаю её ладошку, сжимаю, но тут же отпускаю.

— Идите с Наськой в зал. — Подталкиваю её в спинку. — Она скажет, что столик заказана на имя Громовой Надежды Васильевны. Они её знают.

— Да. Насть, идите в зал. Хватит вам мёрзнуть, — говорит в это время Лёвыч моей сестре и поправляет свою куртку. Она, кстати, мне очень знакома, но рассмотрел я её только сейчас.

— Никуда я не пойду! — подбирает его шапку Наська и загораживает собой моего друга. Ну-ну. Телохранительница хренова.

— Иди! — Вытягиваю на неё шею и чувствую, как кукожатся на мне жилы.

— Не пойду! — отзеркаливает моё движение сестра. — Чтобы вы здесь поубивали друг друга!

Тут Лев делает то, что опрокидывает меня навзничь просто на счёт раз.

Глядя на меня, он обнимает Наську за талию, поворачивает к себе и кратко целует в губы.

— Иди, — говорит так спокойно и уверенно, что хочется ему врезать ещё раз и уже по яйцам. Чтоб прищучить их по-взрослому и всмятку. — Со мной всё будет хорошо. Обещаю. — Тоже подталкивает её к дверям.

Не, я не могу! Умора, прямо! Держите меня, мы тут что, снимаемся в грёбанном американском тухлом кинце? Или как? Я что-то не вкурю, блять! Обещает он.

Наська потихоньку делает маленькие шажки в дверям и проходит мимо меня. Надо же, его так послушалась, а родного брата так хренушки.

— Конспираторы чёртовы, — бросаю ей с ухмылкой

— А потому что с тобой по-другому нельзя! — Подскакивает ко мне сестра, хоть уже было почти ушла. — Лиза, не встречайся с ним и не люби его. У, зверь.

Я медленно поворачиваюсь к ней и делаю на неё шаг. Один.

— Не тронь её, — гулко сипит Лёвыч и набычивается.

— Ой! — Отпрыгивает от меня Наська, и они с Лизой скрываются в вестибюле.

— Короче, тут и говорить нечего. — Стряхиваю ладони, будто хочу показать, что разговор свернулся и иссяк, не успев начаться. — Ты не для неё, и по коням.

Но тем не менее мы с Львом поворачиваемся и медленно направляемся прочь от крыльца ресторана. Вход в него не с проспекта Серафимовича, как в мэрию, а с переулка, не знаю название. И мы идём к его заднему двору, где валяются какие-то ящики и куда выходят трубы вытяжки.

— А ты для Лизы?

— Слышь, Лёв, ты чё такой дерзкий, а? Типа поймал меня с наскока? А вот и хрен. Лизе сколько? А Наське ещё и восемнадцати нет.

— Будет.

— Вот будет, тогда и поговорим, а пока, ты вне закона и опять уходишь в андеграунд. Твоё место в подполье, такой расклад.

— Ни хрена.

— Лёв, не скули, это ведь я, Найк. Ты меня часом ни с кем не путаешь? Это ведь я тебя помню и с нашей Канализацией, и с Алёнкой, и с Новоятлевой, а презиков ты у меня сколько пострелял?

— А ты у меня.

— И чё?

— А то. Ты же как-то смог на одной застрять. Хорошая девчонка, кстати, чистенькая, ладненькая.

Ха! Хорошая. Сказанул, называется.

— Лиза лучшая. — Стараюсь не улыбаться, но у меня плохо получается.

— Это спорно.

— Без. Порно.

— Я тоже смог на одной остановиться.

— Да ну.

На такой кукле, как моя Настька остановиться — как по мячу ударить — ума много не надо. Она красавица, и её многие хотят. Так что ни разу не оригинально Лёвыч.

— Когда ты в последний раз видел меня с тёлками? — спрашивает друг.

Честно задумываюсь и пытаюсь вспомнить.

Чёрт.

Сейчас-сейчас. Да вот же недавно… как его… не помню, сука.

— Да тебя хрен вообще поймаешь с тёлками, ты мутный типус. Тихий.

Он ржёт. Нет, вы видели, он ржёт. Пар из его пасти так и прёт столбом. Горячий мачо, блять.

— Найк, ты уж определись, я бабник или тихоня.

— Да пошел ты. Короче, я против, потому что когда ты её отбракуешь — а ты её обязательно отбракуешь — она придёт ко мне! — Тычу пальцем себе в грудь. — Ко мне, Лёв. И потом мне же тебе морду квасить.

— Не трынди. Сам знаю, как ей повезло. Твоей-то Лизе идти не к кому. Кто будет квасить морду тебе, есичо?

У меня внутри всё ухает в какую-то неипическую бездну. Туда. К центру Земли.

Блять, он прав.

Нет, я не понимаю, с какого художника он везде и всюду прав-то, а? В чём засада?

И как же, сука, не хочется признавать его правоту. Вот прямо так и дал бы в морду.

А надо.