Гром и Молния

Но стоит взглянуть на Наську, насколько она радостная рядом с Лёвычем, хихикает, лыбу не сотрёшь с моськи, так мой лютый настрой бабы Яги, которая против, сразу куда-то пропадает. Сеструха явно с хитрецой и злым умыслом кладёт на стол ладошки, одну из них Лев тут же цапает в свою, переплетает их пальцы, и по роже видно, что очень хочет поднести к губам. Или уже это делал.

— Вы как два грёбанных гея, ей богу, — говорю им с насмешкой. — Отстаиваете свои права на любовь демонстрацией. Вы ещё парадом пройдитесь.

Ни один из них не успевает обидеться, как в кулачок прыскает со смеху Лиза. Видно, что ей не очень удобно смеяться такой шутке, она смущается, но тут начинает открыто смеяться моя сестра, а за ней ржёт Лёвыч. Когда «гарсон» приносит хлеб и воду и выставляет на стол, мы уже от души угораем все вчетвером. Это славно и приятно. Я рад, что Лиза не зацикливается на том, что перед Наськой лежит букет цветов. Будут и ей цветы, и я надеюсь, она это понимает.

Когда приносят заказ и передо мной ставят мой стейк слабой прожарки с кровью, начинаются разговоры о еде.

А это я уже ох как полюбляю. Не разговоры. Стейк. Нет, правда, пожрать я люблю почти как подраться и потрахаться — нещадно, адски, жестко и сочно. А ещё — много и сытно.

Мы говорим о свинине и о бобовых в стручках. С некоторых пор Наська начала так готовить горошек и фасоль с мясом. И мне это по кайфу. Скусно.

— Я уже начала разрабатывать себе меню на днюху, — хвастается сестра.

Вы слышали?

Господи ты боже мой, до её днюхи ещё трубить и трубить. Да за эти два месяца она нас всех тут в асфальт укатает своей днюхой и мне лично плешь до мозжечка проест. Удивительно только, что начала не с платьюшек там всяких и подарочков, а с еды.

— Ник, хочешь знать, что я хочу получить в подарок?

Оу-воу! Это к слову о том, настолько хорошо я знаю свою сестрицу.

— Велосипед? — ляпаю первое, что приходит в голову.

Лиза улыбается, и я завожусь.

— Нет. — Дует губки Настя.

Так, что там ещё детям дарят?

— Собаку?

— Правильно! — Хлопает в ладошки и подскакивает на стуле сеструха. — Лёва обещал подарить мне щенка родезийского риджбека! Правда здорово?

А то! Здоровей не бывает.

Я знаю эту породу. С этими милыми, няшными щеночками в Африке когда-то на львов охотились. И говорят, довольно успешно.

Но фокус в том, что я сижу рядом с девушкой от которой у меня слабнут коленки, и идёт кругом голова. Я чувствую лёгкий аромат её парфюма и её самой, и у меня в паху кипит жизнь. Бурная. Как в запущенном ядерном реакторе или в бочке с виноградным соком. Я сосредоточен на том, чтобы поцеловать эти пухленькие губки в сегодняшнюю новогоднюю ночь и без этого расставаться не намерен.

Может, поэтому у меня нет сил достойно реагировать на будущего щенка размером с небольшого телёнка и давлением челюстей, как у гиены, под одной крышей со мной.

— Нет, — говорю дежурным, почти унылым тоном. Даже материться не могу — слишком красивые шторы на окнах и слишком много лепнины на потолке.

— Настя хочет щенка, и она его получит, — твёрдо заявляет Лёвыч.

— Настя получит, — киваю. — Но только не щенка, а просто получит и всё.

Они замолкают. Видимо, моё спокойствие действует на них хлеще неспокойствия.

— А что хочешь получить на день рождения ты? — Склоняюсь головой к Лизе и будто со стороны слышу, как меняется мой голос, интонации и весь сам я, мать его, меняюсь в секунду. Прямо, околдованный.

Она начинает порхать ресницами, которые чуть подкрашены на самых кончиках, и смущенно улыбаться. Её пухлые, сладкие, до комы в поджелудочной железе, губки подрагивают, девушка явно сдерживает смех.

— Инфинити. — Делает на меня дурашливое, кукольное выражение личика и хлопает глазками, как кокетка. Её плечи трясутся в немом смехе, она смотрит на Наську, и та тоже хохочет. Лиза краснеет как помидор и закрывает личико ладошками.

Я поворачиваюсь к сестре.

— А я что, я ничего. — В свою очередь хлопает она глазами так, что кажется я даже слышу их звук.

Лёвыч заказывает пузырь шампусика.

А вообще, вы знаете, меня как-то так незаметно начинает цеплять то, как он классно смотрится рядом с моей сестрой. У него так путёво получается казаться «киской» и «зайкой», говоря по-нашему, но не быть ею. Это годно. Одобряю. Даже как-то, знаете ли, жаба душит, как они с Наськой срослись против меня. Такая любовь, такая тяга друг к другу — Монтекки с Капулетти за углом не отсвечивали. И что ни говорите, но мне жаль, что нам с Лизой никто не мешает быть вместе. Не грозитсч набить мне рожу, снести яйца, если я её обижу. Я бы тогда тоже ходил к ней под страхом смертной казни, и это нехило так поднимало бы меня в её красивых глазках.

Что-то меня не туда несёт. Старею, что ли. Становлюсь сентиментальным?

Ребята открывают шампанское на троих. Нет, мне не трудно пригубить шаспусик, какой бы кислятиной он не был, и я даже мог бы машину здесь у матери в мэрии на стоянке оставить, но надо везти Лизу домой. Да и нам с Наськой, и Лёвычу тоже добираться не самый ближний свет от центра — в новогоднюю ночь в городе работает только небольшая сеть станций метро, и для нас она недостаточна.