Чтобы помочь мне пережить Брэндона, доктор Розен дал два предписания: осознавать свои чувства в любом месте, в любое время и не совершать никаких поступков, требующих защитных очков. Я согласилась и решила, что на этот раз буду одиночкой иначе. Приму и буду исследовать. Откажусь от истории о том, что одиночество означает смертный приговор или неизлечимую болезнь. По вечерам я сидела на диване и смотрела на очертания Чикаго. Когда чесались руки швырнуть что-то бьющееся, я звонила Рори, Лорну или Патрис. Я ползла сквозь одиночество на эти знакомые голоса, которые сулили утешение.
Однажды ночью тишина и неподвижность навалились душно, как проклятие, а никого рядом не было. Я расхаживала из спальни в кухню, потом снова в спальню, где стояла в дверях, глядя на постель и представляя, как призраки Джереми, Стажера, Алекса и Брэндона нависают над одеялом.
И вот я стала новоявленной владелицей кровати с изголовьем, тяжелого, резного чудовища из светлого дуба, которое должны были доставить через две недели. Теплый порыв победного чувства заставил меня вскинуть в воздух кулак. Я мечтала об этой кровати для моей помолвленной младшей кузины в ту ночь, когда расчленила медвежонка доктора Розена, но теперь захотелось ее себе.
Неделю спустя я дала себе задание – говорить «да» на любое приглашение об общении. И точка. Без всяких критериев.
Должно быть, молва о моем новом зароке распространилась каким-то космическим чудом, поскольку приглашения посыпались градом. Хочу ли я пойти на концерт кантри-группы, о которой слыхом не слыхивала, с коллегой с работы? Хочу ли я сопроводить Нэн в магазин, ей нужно купить дилдо на замену? Как насчет посмотреть черно-белый фильм Престона Стерджиса в старом банке, превращенном в кинотеатр, в десяти милях к западу от Чикаго? Да, да, да. Я участвую. Я жива. Я существую.
В День президентов – февральским морозным утром – я проснулась в мареве стыда и гнева. Руки сжались в кулаки, в голове стучал пульс.
Небо еще было чернильно-серым, температура колебалась в районе минус двенадцати. Корка льда затянула тротуары, так что я побежала по проезжей части. Воздух был таким холодным и разреженным, что на дыхание требовались дополнительные усилия. К тому времени как я добралась до тропы вдоль озера, солнце уже вставало над полузамерзшей водой. С каждым шагом дыхание вырывалось облачком белого пара. Эта пробежка граничила с самобичеванием – со всех сторон меня окружал замороженный мир – но я решила: если в ближайшие две минуты увижу еще одного бегуна, то продолжу бежать. Если нет, сяду в такси и посижу в кофейне за углом от офиса доктора Розена, пока не настанет время идти в группу.
В полумиле перед собой я заметила одинокую бегунью в зеленой куртке и последовала за ней, как за Полярной звездой.
Левая нога, правая нога, вдох.
Левая нога, правая нога, выдох.
Вперед, за зеленой курткой. На зеленый свет. Давай, давай, давай!
Когда солнце полностью выкатилось из-за горизонта, я остановилась посмотреть, как пылающий, дерзкий кулак возносится из озера Мичиган. И в ответ ему вскинула свой. Поворачивая за поворот, где Уокер-драйв встречается с Лейк-Шор-Драйв, я остановилась, уперлась руками в колени, стараясь замедлить дыхание. Что-то происходило. Все мое тело казалось необъяснимо теплым – изнутри.
Потом, глядя на этот кулак, сотканный из света, я услышала голос. «С тобой все хорошо». Я обернулась через плечо. Никого. Чей это голос?
Ни разу в жизни мне не приходила в голову такая бунтарская мысль: что я хороша как раз такая, какая есть, даже без «спутника», любовника, возможного кавалера, возлюбленного, партнера, собственной семьи, сияющего будущего, наполненного людьми, которые по-настоящему меня знают.