Группа. Как один психотерапевт и пять незнакомых людей спасли мне жизнь

Нос начал леденеть, так что надо продолжать бег. Мой темп вырос вдвое. Скорость спокойной капитуляции. Со мной все хорошо, со мной все хорошо, со мной все хорошо – с каждым ударом сильно бьющегося сердца. Это было откровение. И не последнее. Моя «хорошесть» не принадлежала Брэндону – равно как и никому другому. Даже доктору Розену. Он не мог сделать меня «хорошей». Все, что он мог сделать, – это являться на сеансы и свидетельствовать все безумные выходки, которые составляли мою личную жизнь, предлагать подержать меня, когда боль грозила меня сломать. Со мной было все хорошо – или достаточно хорошо – впервые за всю жизнь. Потому что я так сказала.

Я не собиралась рассказывать об этих мыслях в группе, потому что думала, что они временные. Но потом это случилось посреди сеанса. Лорн зачитывал последний судебный приказ, связанный с его борьбой за опеку, и это чувство накатило на меня снова – ощущение «хорошести» прямо здесь, прямо сейчас.

– Слушайте все, со мной кое-что случилось!

Патрис коснулась моей щеки тыльной стороной руки.

– Да ты вся промерзла!

– Мне явилось откровение, но его трудно описать. Словно кто-то говорил со мной, но этим кем-то была я. Я сказала себе, что со мной все хорошо. Типа прямо сейчас, в эту самую секунду, со мной все хорошо.

Лицо доктора Розена расплылось в умиленной улыбке.

– Даже если Большие Отношения в моей жизни так и не появятся, – продолжала я, – даже если мне придется усыновить ребенка и быть матерью-одиночкой, и даже если я отныне и впредь буду влюбляться безответно – со мной все хорошо. Я могу жить и ходить на работу. И я могу приходить сюда.

Доктор Розен наклонился в мою сторону.

– Мы все любим вас такой – точно такой, какая вы есть, – уже очень давно.

Они всегда любили меня. Как и моя вторничная группа. Они не отказывались от меня, даже когда я бушевала, взрывала бомбы жалости к себе, ныла, сопливилась, скандалила и монополизировала сеансы своими злоключениями. Я не умерла бы в одиночестве. Эти люди окружали бы меня на смертном одре. Они помогли бы моей семье спланировать достойные похороны. Они говорили бы обо мне добрые слова и объясняли бы присутствие Младенца Иеремии моей растерянной, скорбящей матери.

Я визуализировала свое сердце и увидела насечки от каждого группового сеанса, в котором участвовала, от каждого мужчины, с которым встречалась, от каждой перебранки с доктором Розеном или с кем-то из одногруппников.

Каждое «да пошли вы» доктору Розену было зарубкой. Каждое визгливое послание на автоответчике, каждая буйная истерика во время сеанса, каждое драматическое выдирание волос и каждая разбитая тарелка. Зарубки, разрезы, вдавлины, сколы, трещины, борозды. Мое сердце – беспорядочная, рыхлая штуковина – получало насечки с каждой попыткой, с каждым новым промахом, с каждым броском к другим людям, к тем, что любили меня в ответ, и к тем, кто не любил.

К своей политике говорить «да» я добавила еще одно: начала точно выражать свои желания, говоря с другими людьми, тем самым заглаживая вину перед собой за то, что была безгласной с Брэндоном. Я больше никогда не предам себя в сексуальной ситуации. Но, чтобы сдержать эту клятву, пришлось начать высказываться в несексуальных ситуациях. Хочу пообщаться в эти выходные, писала я друзьям вместо более безопасно-нейтрального «хорошо бы пообщаться». Когда коллега Анна ответила предложением посмотреть концерт Rusted Root в Доме блюза, я заполнила пустой квадратик календаря. Мой голос, распространявшийся в пустоте, начал формировать мою жизнь.

Потом я написала другое письмо. Мы тут компанией собираемся на концерт, и я хочу, чтобы ты тоже пришел. Нажала кнопку «отправить» и рассмеялась. Неужели я действительно только что отправила письмо Джону?! Джон был тем коллегой из «Скаддена», которого я использовала, чтобы проверить Брэндона. Это письмо было тренировкой для умения подавать голос. Прямо перед тем как отправить его, я улыбнулась этой строке: Я хочу, чтобы ты пришел. Я никогда прежде не говорила этого ни одному мужчине.

У меня не было никаких скрытых матримониальных планов, никакой тайной надежды, что у нас с Джоном может что-то получиться. Просто его имя вдруг всплыло в голове. Нажав кнопку «отправить», я вернулась к работе. И никаких компульсивных проверок почты в поисках ответа. Честно говоря, мне было все равно, пойдет он с нами или нет.