Группа. Как один психотерапевт и пять незнакомых людей спасли мне жизнь

Жена доктора Розена извинилась за то, что для пастернака сейчас не сезон. Я взглянула на доктора Розена, который улыбался. Неделю назад в группе он спросил, какие продукты мои любимые, и в ответ я расплакалась. Продукты-то вспоминались, но слова не шли, застряв в голове картинками.

Помню, начиная выздоравливать от булимии, я стала соблюдать десятки правил, чтобы снова не скатиться к обжорству и принудительному очищению желудка. Я не употребляла сахар, муку, пшеницу, бананы, мед и картофель. Я не ела между трапезами и после девяти вечера. Я никогда не брала добавку и никогда не ела стоя. Вскоре после того как началось выздоровление, мы с родителями поехали из Далласа в Батон-Руж, где брату должны были вручать диплом об окончании колледжа, и папа остановился на обед в Lea’s Lunchroom в Леконте – любимой кондитерской родителей. Единственными блюдами в меню были сэндвичи с вяленной в меду ветчиной и четыре вида пирогов. Я спросила официантку, можно ли взять нарезанный латук, который они добавляли в сэндвичи, и приготовить салат. Невозможно, ответила она. Умирая от голода, я заказала два сэндвича с ветчиной, съела салат из них с солью и перцем, а ветчину и хлеб не тронула. Моя тарелка напоминала место кровавого преступления. Я смотрела, как родители ели свои сэндвичи с ветчиной и два куска пирога на двоих: один шоколадный, а другой лимонный. Я не знала, как попросить их повезти меня в какое-нибудь место, где есть еда, которую я смогу съесть. Я не знала, как объяснить свою убежденность, что только соблюдение правил питания позволяет мне остаться в живых. Все, что я могла, – сидеть на стуле и глупо улыбаться, пока пустой желудок рычал и умолял меня взять вилку и наколоть на нее кусок пирога.

В группе доктор Розен применял ко мне метафоры, связанные с едой, с самого первого дня. Но этот ужин в его доме метафорой не был: доктор Розен и его жена кормили и благословляли нас с Джоном. Он хотел накормить меня именно так, как хотела я. Моими любимыми продуктами. Наконец, Рори посоветовала закрыть глаза и выкрикнуть их названия. Я зажмурилась, вжала кулаки в глазницы и прошептала:

– Пастернак. Манго. Лосось. Картофель.

Жена доктора Розена подала ярко-оранжевый морковный суп с горкой тающей сметаны в центре тарелок. Я повозила ложкой по кругу, и сметана растворилась. Вкус у супа был насыщенный и земляной. Доктор Розен перечислял все ингредиенты в каждом блюде, несмотря на то что к тому времени я отказалась от почти всех пищевых правил. Лосось был идеально розовым, а в картофеле ощущался привкус розмарина и соли. Унося посуду в кухню, после того как мы поели, доктор Розен и его жена тихонько переговаривались на языке, который на слух казался наполовину русским, наполовину ивритом.

Ни единого слова, произнесенного мной за этот вечер, я не помню, хотя наверняка что-то говорила. Я вся превратилась в ощущения. Пульсирующая головная боль. Оттенки вкуса на моем языке. Рука Джона на колене. Ощущение, что хочется плакать – просто потому что такой чудесный вечер, вкусная еда, невероятное событие. Я помню, как мне казалось, будто жена доктора Розена в доме главная, она командовала мужу, где искать серебряные ложечки для чая и нож для сыра. Какой восторг – смотреть, как кто-то командует доктором Розеном! Мне уже не терпелось рассказать об этом Максу.

На десерт доктор Розен выставил в центр стола разделочную доску с несколькими видами твердых сыров, виноградом и вяленой вишней. Я забросила в рот виноградину. Ее скользкая сладость отодвинула головную боль на целый сантиметр. Последние лучи солнца струились в окно, отбрасывая на стол тени. Доктор Розен сказал, что иногда на своем заднем дворе, поросшем лесом, они видят оленей. Тело ныло от сытости. Я приняла в себя столько всего; я была готова ехать домой.

На обратном пути из пригорода в Чикаго я откинула спинку кресла и включила кондиционер, направив потоки воздуха себе в лицо. И проплакала весь путь до города. Джон держал меня за руку.

– Неужели это происходит на самом деле? – плакала я. Джон сжимал мою руку крепче.

– Откуда ты такой взялся? – снова плакала я.

Километр за километром я плакала. Чувства изливались из меня.

– Я не могу поверить, что это все происходит на самом деле. Как я сюда попала?

Джон держал меня за руку, когда за ветровым стеклом засверкали городские крыши.

– Я боюсь, – сказала я, когда мы подъехали к моему дому.

– Чего? – спросил он.

– Тебя, – он поднял брови и улыбнулся. – Мы теперь накрепко связаны друг с другом. Я ощущаю странное одиночество. Я не понимаю, где я.

Джон сжал мои пальцы, словно все понимал.