– Вам нужно помочь мне, – сказала она тихо. Слезы, которых я раньше не замечала, покатились по щекам. Она низко наклонила голову, словно обращалась не к нему, а к остаткам еды. – Пожалуйста, помогите.
Мне хотелось кинуться к ней через круг и обвить руками. Вместо этого я надорвала кутикулу на большом пальце правой руки до крови, и желудок сжался.
– С удовольствием, – ответил доктор Розен, улыбаясь и выпрямляясь, как актер, который с трудом дождался своего большого соло.
– Это единственное, что я знаю, – она промокнула глаза салфеткой.
Нэн повернулась ко мне и стала рассказывать о детстве, полном насилия и зависимости: психически нестабильный отчим, который размахивал перед ней пистолетом после того, как весь вечер играл в азартные игры; брат с биполярным расстройством, который колотил кулаками стены и ломал семейные вещи.
– Грубая сила – это все, что я знаю.
Марни подкатила свое кресло к Нэн и дотронулась до ее руки.
– И я тоже больше ничего не знаю.
У Мэри и Эмили были слезы на глазах. Мой взгляд не отрывался от большого пальца с обнажившейся ярко-розовой плотью, которую я продолжала теребить. В ногтевой лунке собралась и набухла капля крови.
За все пять лет нашего знакомства я привыкла к тому, что Марни встречала любую эмоциональную ситуацию с упрямой дерзостью, этакой бравадой итальянского мачо, типа «это ты сейчас мне говоришь?», которой я одновременно и страшилась, и восхищалась. Я смотрела, словно загипнотизированная, как Нэн и Марни, две женщины, которые, я была уверена пару секунд назад, вот-вот покалечат друг друга, слились в единый коллаж травмы и исцеления. Марни держалась за левую руку Нэн.
Я никогда прежде не видела, чтобы два человека ссорились… собственно, и мирились тоже. Мой палец пульсировал болью, и я прикусила губу, чтобы не расплакаться. Минуты шли, а я фантазировала, как постепенно съеживаюсь – теряя кожу, мышцы, кости, клетки, – пока не становлюсь всего лишь кучкой одежды в обтрепанном вращающемся кресле.
Когда доктор Розен в очередной раз поймал мой взгляд, я прошептала одними губами:
– Помогите мне.
– Что-что? – спросил он, показательно прикладывая к уху ладонь, сложенную ковшиком.
Ни одного звука не вылетало из груди, но я продолжала шептать губами:
– Помогите мне.
Снова и снова.
Внимание группы переключилось с Нэн и Марни на меня. Я не могла смотреть ни на одну из этих женщин – и не могла заставить себя выдавить ни звука.
– В чем твоя проблема? – спросила Марни, наконец, уделив мне все внимание.
Я затрясла головой, удерживая взгляд доктора Розена.
– Серьезно? В чем, на хер, твоя проблема, а?! Если хочешь выжить здесь… – она глянула на доктора Розена и выпятила подбородок, – …и просто так, для сведения, никто не спросил меня, что
Единственной мыслью было «я хочу домой»: в утреннюю группу, к людям, которые знают и любят меня.
Я повернулась к доктору Розену.
– Зачем вы привели меня сюда? Мне здесь не место. Всем им угрожали ножами, они сталкивались с ужасным насилием. Я же просто хочу, чтобы в моей жизни были какие-то люди. Может, бойфренд, который не упивается до смерти или не слишком подавлен, чтобы заниматься сексом. Но я чувствую себя отвратительно…
– Отвратительно – это не…
– Нет, чувство! Это чувство!!
Все мое тело дрожало. Я заламывала руки, словно пытаясь высушить их под сушилкой. Я хотела сбросить отвращение с кожи, несмотря на то что шло оно изнутри.
– Нет.
– Ладно! Я ощущаю стыд за то, что вторглась в группу Марни, я напугана тем, что вижу и слышу, и зла на вас за то, что вы меня привели! Мне никогда не будет места в этой группе! Мне вообще не следовало вступать во вторую группу!
– Хорошо! – доктор Розен выставил оба больших пальца, словно мой дистресс был кинофильмом, который он посмотрел и рекомендует аудитории. – Она уже работает.
– Что работает?
– Эта группа.
И улыбка на миллион ватт. Взмах руки, обводящей круг. Проказливая радость.
–
Окончательно войдя в роль мистера Роджерса, он объяснил, что мой ужас перед гневом других людей – очередное препятствие на пути к близости. Конечно, я теперь могла пойти пообедать со школьными подругами, принимать ванны «с уведомлением» и орать на доктора Розена. Но всегда оставалось, к чему стремиться.
Терапия оказалась сизифовой ловушкой.
– А что мне делать с Марни?
– Вы могли бы порадоваться ее гневу.
Я закатила глаза. Потом спросила, как это сделать.
– Посмотрите на Марни, – велел он. Я развернула кресло и уставилась в ее гневные глаза. – Скажите, что любите ее и ее гнев прекрасен.
– Марни, я люблю тебя и твой гнев прекрасен.
– А теперь дышите.