– Все. Как я открываю бутылку с водой. Как держу руль или плаваю кругами в бассейне. Все, что я не могу показать тебе в группе или на улице, – он наклонился и прошептал мне на ухо: – Я хочу, чтобы ты знала, как я выгляжу, когда говорю тебе, что люблю тебя.
– Я вчера кое-что сделала, – объявила я группе утром в понедельник. Мне было легче раскрыться в этот момент, потому что Рид в эту группу не ходил. Я неделями шла к той грани, за которой был грех с Ридом. Я оправдывала каждое почти-прегрешение как безобидную шалость, потому что между нами не происходило ничего откровенно сексуального. Задевать его руку на встрече АА не значило крутить любовь. Как не значили ни встреча с ним за обедом в темном баре, приткнувшемся в укромном уголке под эстакадой метро, ни его звонки поздним вечером, после того как жена и дети ложились спать. Мы даже не целовались.
Я обманывала себя заверениями, что винить меня не за что, хотя в глубине души подозревала, что наши с Ридом шалости – это все равно что втихаря жрать яблоки десятками и при этом утверждать, что обжорство давно в прошлом.
– Что случилось? – спросил Лорн. Он уже не одну неделю предсказывал, что моя «дружба» с Ридом может стать не совсем дружеской. Его жена, Рене, несколько лет назад ходила в одну группу терапии с Ридом, и у них едва не случился роман. Это должно было насторожить меня. Но не насторожило.
– Мы вчера разговаривали по телефону… и ситуация вышла… из-под контроля…
– Что это означает? – Патрис нахмурила брови с материнской тревогой. Бабуля Мэгги цокнула языком, словно зная, что будет дальше.
– Он позвонил мне из продуктового магазина…
По выходным мы тайком разговаривали при любой возможности, когда ему удавалось на минутку ускользнуть от семьи. Я не отлипала от телефона.
– Он говорил такие вещи… он тогда был в ряду замороженных продуктов…
– Иисусе, да какое нам дело до мороженого горошка! – ядовито заметил Лорн.
– Вот и хорошо! Мы занимались сексом по телефону.
– Пока он покупал еду для жены и детей, – любезно подсказала Патрис.
– Он проделывал то же самое с Рене, как ты знаешь, – сказал Лорн. – Он уже говорил тебе, что ты не такая, как все? Что он любит тебя?
Я говорила себе все те вещи, какие твердит любая женщина в моем положении: я не такая. Но заплетенный в косичку узел в моем животе – одна прядка для жены Рида и по одной на каждую из его дочерей – стягивался все туже. Я сжала губы и посмотрела на доктора Розена, который побудил меня рассказывать дальше, и тогда я стала рассказывать, как трогала себя, полулежа на полу гардеробной, а Рид просил меня представлять его внутри себя. Он говорил мне, что любит меня, что сделает для меня все. Когда я услышала в трубке, как кассирша спрашивает, бумажный ему пакет или пластиковый, я попыталась отключить телефон, но он хотел, чтобы я оставалась на линии, пока он не сядет в машину.
– А почему в гардеробной? – Макс, как всегда, с насущными вопросами.
Когда разговор с Ридом начал набирать обороты, я была в гардеробной: искала свитер. А опомнилась уже на полу, с руками между ног, с телефоном, прижатым к уху, посреди брюк и юбок.
Доктор Розен, наконец, заговорил:
– Где же лучше прятать сексуальность, как не в шкафу? Это очевидное решение.
Не в силах встретить его взгляд, я смотрела на линию подбородка доктора Розена. Он спросил, что я чувствую. У меня был только один ответ: стыд. Стыд. Стыд. Все пульсирующее возбуждение превратилось в жидкий стыд, хлюпающий в теле.
– Я – гребаная банальность. Мне следовало бы быть лучше. Я откатываюсь назад.
Женатый завязавший алкоголик с детьми-подростками был люком вниз в том месте, которое я прежде именовала «дном». Доктору Розену никак не убедить меня, что переход от свободного, но не любящего меня Алекса к женатому Риду был прогрессом в верном направлении. Он утверждал, что я двигаюсь вперед.
– Мне нужны
– А что, если именно это вам нужно делать, чтобы попасть туда, куда хотите прийти?
– Не может быть, чтобы вы это всерьез!
– Когда вы в последний раз позволяли себе быть обожаемой мужчиной, который хочет вас трахнуть?
– Стажер…
Доктор Розен отрицательно покачал головой.
– Вам следовало предостеречь меня, поднять красный, мать его, флаг прямо у меня под носом!