Homo ludens

Как, какими путями творчество Чехова вошло в пантеон культуры народов мира, на обширном документальном материале показано в томе «Литературного наследства» «Чехов и мировая литература», одним из составителей и редакторов которого был З. С. Паперный.

Сохранились тезисы доклада Паперного о новых перспективах изучения Чехова (1976). Здесь он как старейший и многоопытный исследователь Чехова говорит об актуальных задачах изучения писателя, но мысли о той книге, которая сегодня лежит перед нами, там еще нет. Этот замысел, по-видимому, возник позднее. В нем осуществилось намерение создать целостный образ Чехова – человека и художника. И ключ к этой целостности – любовь в жизни и творчестве писателя. Кажется, что в течение многих лет исследователь постепенно строил это здание, не имея еще проекта целого: он писал об эволюции Чехова в прозе и драматургии, о чеховской поэтике, о записных книжках, он изучил все, что написано Чеховым, и его архив. Оставалась еще «тайна…». Что это?

Речь идет о суверенности каждой человеческой личности, o праве каждого на защищенный от постороннего любопытства, тем более – непрошенного вторжения, внутренний мир. Зиновий Паперный приводит чеховскую запись: «У животных постоянное стремление раскрыть тайну (найти место), отсюда у людей – уважение к чужой тайне, как борьба с животным инстинктом», – и далее разъясняет принципиально важную мысль писателя: «Человек на протяжении веков отстаивал свою свободу, защищал свое “я”, право быть самим собой… И среди неотъемлемых понятий – право на Тайну, на неприкосновенность и даже недоступность своего сокровенного». Паперный вспоминает слова С. Я. Маршака, когда-то ему сказанные: «Человек должен быть суверенным, как держава».

Поясняя далее чеховскую мысль, Паперный пишет: «Надо быть искренним, избегать неправды, фальши, позы. Всякого рода словесного блуда – явного и тайного. Но это не значит, что нужно открывать себя собеседнику или адресату, свободно и неограниченно впускать, принимать, зазывать в свой внутренний мир, изливать душу». И замечает, как чужды взглядам Чехова многие современные интервью с вопросами, «залезающими в душу знаменитостей», с желанием услышать что-нибудь «суперинтимное».

Казалось бы, как при абсолютном убеждении в невозможности касаться тайны другого человека автор книги решается писать о душевном мире самого Чехова, такого замкнутого, скрытного, никому не открывающего глубины своих чувств? Здесь возможно только одно объяснение: говоря о чувствах, переживаниях Чехова, Паперный на каждой странице, в каждом слове стремится следовать его нравственным принципам. Он никогда не берется рассуждать о намерениях своего героя, ему не известных, о его помыслах и настроениях, документально не подтвержденных. Он никогда не вторгается в душу Чехова и очень корректно пишет о женщинах, присутствовавших в жизни писателя. Он позволяет себе лишь небольшие тактичные комментарии, предположения, размышления по поводу широко цитируемых в его книге переписки и воспоминаний действующих лиц.

Внутренне ориентируясь на позицию Чехова-художника в изображении любви, Паперный, естественно, начинает свое повествование с произведений Чехова. Он напоминает нам эпизод из «Дамы с собачкой» (в гостиничном номере), где описаны переживания Анны Сергеевны: «Но тут все та же несмелость, угловатость неопытной молодости, неловкое чувство, и было впечатление растерянности, как будто кто-то постучал в дверь». Далее исследователь очень тонко замечает:

«Последние слова трудно себе самому объяснить. Впервые с этим неожиданным стуком прозвучал мотив нарушенной тайны, застигнутости врасплох. И “дверь” здесь не просто дверь номера, но барьер, некий “покров”, за которым оказались Гуров и Анна. Когда они вдруг испытали “впечатление растерянности”, они оба были надежно защищены – автором. Чехов – великий гарант сокровенных тайн своих героев и героинь. Художник ведет себя так, как будто и сам не знает о них, только догадывается».

Анализируя чеховский рассказ «О любви», Паперный заключает: «Я не знаю другого рассказа о любви, где бы так много говорилось о любви, а она сама так застенчиво молчала, таилась, не разрешала себе быть собой. Она есть, она жива, но она – невидимка. Ее как будто бы и не существует».

Мы будем не раз припоминать эти слова, читая центральную часть книги, где от произведений Чехова автор переходит к другим – «реальным историям любви», к любви в жизни самого Чехова и характерам тех замечательных женщин, с которыми сводила его судьба. С большим тактом и мастерством, не претендуя на полноту знания, нередко «только догадываясь», Паперный воссоздает эти сюжеты в главах о Л. Мизиновой, Т. Щепкиной-Куперник, Л. Яворской, В. Комиссаржевской, Е. Шавровой, Л. Авиловой, О. Книппер (затем – Книппер-Чеховой).