Homo ludens

Автор деликатно замечает, что некоторые женские письма своим приподнятым тоном могли напомнить Чехову его собственных персонажей (например, Ольгу Ивановну из «Попрыгуньи») или огорчить «неумеренным напором». Он пишет о том, как в воспоминаниях об отношениях с Чеховым воображение иногда спорит с действительностью. Говорит и об известной «холодности» Чехова, например в ответе на письмо Е. Шавровой 9 мая 1899 года. Но тут же добавляет, что «Чехов – искренний, естественный, каким он всегда был, не боится правды. Ему не страшны никакие факты, “реалии”. Он выдерживает любое испытание – жизнью, биографией, письмами к нему, воспоминаниями. Короткая жизнь была ему отпущена, но большая посмертная биография дана ему – человеку, которому нечего страшиться».

Главное, что всегда имеет в виду З. Паперный, говоря о сдержанности, «закрытости» Чехова, – его постоянная углубленность в свой творческий мир. Именно это ощущали окружающие, даже самые близкие люди. «Если у настоящего художника рождается замысел, – читаем мы в книге, – то он уже сам овладевает автором. Даже трудно сказать точно, кто здесь кем владеет. В этом смысле истинный поэт – невольник замысла».

Вместе с тем все пережитое писателем – по-своему, очень сложно отзывается в произведении, претворяется в нем. Чтобы показать это, Паперный вновь обращается от жизни к литературе – к пьесе «Чайка», где «сто пудов любви» и очень много мыслей об искусстве.

О «Чайке» Паперный писал не раз: в монографии под тем же названием, в книге о драматургии Чехова – «Вопреки всем правилам…». И каждый раз тема возникала в новом аспекте. В книге «“Тайна сия…” Любовь у Чехова» «Чайка» занимает особое место. Именно в «Чайке» соединены все тайны: тайны любви и искусства, отношений между людьми, близкими и далекими одновременно. Мечта об истинной любви неотделима от представления о высоком достоинстве человека.

«То, что мы испытываем, когда бываем влюблены, быть может, есть нормальное состояние. Влюбленность указывает человеку, каким он должен быть», – написал Чехов во время работы над повестью «Три года». От этой чеховской мысли З. Паперный вновь обращается к главной теме своей книги: «Любовь слита с самим существом человека. И вместе с тем она – не только то, что он есть, но и – каким должен быть».

Рассматривая художественную структуру «Чайки», автор использует образ мозаичного портрета. «Из… мелких кусочков возникает нечто новое, мозаичное, – но по-своему целостный портрет. Читая “Чайку”, не раз вздрагиваешь – будто сама жизнь какими-то осколочками вдруг подмигивает тебе то весело, то лукаво, или тревожно и скорбно о чем-то сигналит». Разумеется, жизнь «подмигивает» и «сигналит» лишь тому, кто так глубоко знает и понимает Чехова, как автор этой книги. Именно он имеет нравственное право сделать такой вывод: «То, чего недоставало в реальной жизни, Чехов как бы заново творит в “Чайке”, он переливает в душу молодого героя все недосказанное, недочувствованное, недолюбленное им самим». И далее: «спор двух стихий – любви и искусства – существовал не как некая общая объективность. Вернее сказать, он проходит через душу Чехова, для которого писательство было превыше всего».

Это особенно чувствуется, когда Паперный переходит к описанию работы Чехова над «Вишневым садом».

Московский Художественный театр давно и напряженно ждет пьесу своего любимого драматурга, чтобы открыть ею новый сезон. Чехов все понимает, но не может торопиться: у творческого процесса есть свои законы. В это время писатель уже смертельно болен, но старается скрыть это от близких, чтобы не тревожить их. Ольга Леонардовна просит в письме из Москвы в Ялту: «Ах, Антон, если бы сейчас была твоя пьеса! Отчего это так долго всегда!» и убеждает: «Так нельзя… киснуть и квасить пьесу…»

«А Чехов не “киснул” и не “квасил пьесу”, – пишет Паперный, – он умирал. И в последние месяцы создавал свой сад души – Вишневый сад, где, как в смертном сне, перемешались люди в белом и белые цветущие деревья. Многие ли художники, уходя из этой жизни, оставляли человечеству такой бесценный и долговечный подарок?» Эти пронзительные поэтические строки звучат как реквием.

Так случилось, что книга о любви у Чехова, вобравшая весь исследовательский и душевный опыт автора, стала его последней книгой. 15 июля 1996 года, в день памяти Чехова, когда в Доме-музее на Садовой-Кудринской ожидалось выступление Зиновия Самойловича, он внезапно тяжело заболел. 22 августа его не стало.

«Книги имеют свою судьбу», – говорили древние. Книгам Паперного о Чехове предстоит долгая жизнь.

Владимир Катаев. Фото предоставлено автором

Владимир Катаев Человек, похожий на самого себя

Зяма – так, без отчества, почти по-домашнему, по-дружески, он предложил обращаться к себе уже ближе к концу нашего с ним знакомства.