И солнце взойдет. Она

– Что они готовы сделать для тебя, чего не дал я? – прошептал он, подойдя близко-близко. – Из-за чего ценишь их, а не меня? Почему предпочитаешь сбежать к тем, кто давно забыл о тебе, когда вот он я, здесь! Ты же знаешь, я прав. Знаешь! Всегда знала, не отрицай. Потому и рисовала свои дурацкие акварели, создавала иллюзию. Специально врала себе, а теперь испугалась правды.

– Не говори ничего. Просто замолчи! – Рене зажмурилась и затрясла головой. Всё это ложь… ложь… ложь…

– Прекрати обманываться. Прекрати придумывать себе мир! Всё ведь так просто, если взглянуть со стороны. Чарльз никогда не стал бы тебе отцом. Он любил тебя лишь за возможность реализовать свои комплексы и навязать мечту, которая даже была не твоя! Ты ведь сама знала, что сгниёшь в Оттаве, погребённая под не своим именем, не своей жизнью и не своей целью! Ты не любишь это, не можешь любить! Это всё придумано, а ты и рада уверовать! И, конечно, ты знаешь, что именно ждёт тебя, если вернёшься в Женеву. Забвение, Рене! Ты никто, но так привыкла мнить себя чем-то, что в конце концов всё равно приползёшь ко мне! За чувством нужности! И я…

– Ненавижу! – неожиданно прошептала она, Тони прервался.

Он растерянно отступил, а Рене попыталась совладать с собственной яростью и успокоиться, но безуспешно. Та пробивалась наружу сквозь стиснутые зубы и дрожавшие губы. Это было уже чересчур – родители, Чарльз, её мечта. Господи! Слышать правду, от которой бежала так долго оказалось удивительно больно. И страшно. Не так она должна была это узнать. Не так понять. Не так принять! А Тони никогда не должен был брать на себя позорную роль палача, но… Рене до боли сжала в руке дешёвый брелок, символ их примирения, и повторила:

– Я ненавижу тебя. Ненавижу! Ненавижу, понимаешь? Ненавижу! Хочу никогда тебя не знать! Не видеть! Не слышать! Не касаться! Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ И ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ СДОХ!

Брелок с одним-единственным ключом полетел в сторону Тони. И Рене видела, как он блеснул раз-другой, перевернулся, прежде чем со звоном наткнулся на стену и раскололся на части. Осколки с глухим звоном разлетелись по всему коридору. И вид замершего рядом с чёрным ботинком лепестка вишни внезапно врезался в мозг, словно лазерный нож. Рене моргнула и отступила.

Осознание навалилось так резко, что руки вдруг задрожали. Сказанные в гневе слова были злыми, жестокими и совершенно недопустимыми. Но, главное, они были неправдой. На самом деле, Рене так не думала. Мало того, именно этого боялась до тех самых кошмаров, что мучили долгие месяцы. И осознав это, она испугалась. Толкнув дверь на чёрную лестницу, Рене бросилась прочь. Такую себя она знать отчаянно не хотела.

Глава 8

По комнате расползались сизые сумерки. Рене лежала на кровати, спихнув к краю скомканное одеяло, и лениво игралась с прядью волос. Та болталась то влево, то вправо, закручивалась в спиральку, а затем распрямлялась, послушная движению пальцев. Медленно выдохнув, Рене отпустила измученные волосы, и руки с тихим шорохом безвольно рухнули на голый матрас. Простыня давно сбилась куда-то под ноги, но поправлять её было лень. Шевелиться вообще не хотелось. Ничего не хотелось. И потому последние дни – а сколько их было, вообще? – Рене только пялилась в потолок, спала или, как сейчас, коротала время за накручиванием на палец грязных волос. Давно перестал болеть от голода желудок, потому что готовить не было сил, а надоедавший своим дребезжанием телефон вообще валялся под шкафом необратимо разбитый. Его останки серели посреди клубков пыли и цветной крошки от раскуроченного в тот же день приёмника.

Рене медленно перевела взгляд на склеенное скотчем радио. Старый уродец посмотрел в ответ зелёным огоньком питания, но обиженно промолчал, справедливо опасаясь вновь стать жертвой невменяемой хозяйки. Включать его было страшно. И стыдно.

Так случилось, что среди всех своих позорных или глупых поступков, именно разбитый приёмник Рене запомнила удивительно чётко. И дело было не только в той злости, что накрыла её с головой. Просто ещё никогда Рене не была настолько противна сама себе. Обиженный человек может дать сдачи. Животное – напасть в ответ. Но неживая, хоть и не бездушная вещь, оказалась совершенно беспомощна перед своим же владельцем. И Рене было противно от радости, с которой она швыряла несчастное радио в стену и топтала ногами. А ведь за десять лет этот кусок старого пластика стал ей больше, чем друг!

Это случилось в один из дней после Оттавы, когда Рене уже потеряла им счёт. По заведённой привычке, приёмник включился в начале четвёртого и заиграл песню за песней. Давно стоило вынуть из радио батарейки и дать отдохнуть. Всем. Ему и себе. Ведь больше не нужно спешить на работу, не нужно готовиться к операциям, не нужно искать настроение и вдохновение на смены длиной в тридцать часов. Однако, когда в мозг неожиданно впилась знакомая музыка, Рене показалось, что она сейчас заорёт. От страха. От безысходности. От нежелания слышать, в чём так настойчиво убеждал голос в динамике.