«И вечные французы…»: Одиннадцать статей из истории французской и русской литературы

On dit qu’elle est étourdissante [Говорят, что она ошеломительна]. Что же ты рот раскрыла и уши распустила? Ce mot d’étourdissante t’a étourdi [Слово «ошеломительная» тебя ошеломило]. Итак, знай же, что по законам модного парижского света toutes les admirations, toutes les impressions, tout se résume, tout se résout par étourdissant [все восторги, все впечатления – все выражается, все подытоживается словом «ошеломительно»; Вяземский 1936: 263–264].

Автор письма не просто употребляет новое словечко из французского светского жаргона, его слова – точная цитата из статьи Бальзака «Les mots à la mode» [Модные слова], опубликованной в журнале «La Mode» 22 мая 1830 года [Balzac 1996: 752].

Таким образом, внезапный переход с русского на французский может служить косвенным признаком того, что перед нами не что иное, как цитата. Забывая об этой возможности, исследователь может поставить себя в неловкое положение. Так, автор цитированной выше диссертации о «русско-французском билингвизме» убеждена, что если Пушкин написал по-французски в русском письме к Н. И. Кривцову от 10 февраля 1831 года: «Il n’y a du bonheur que sur les voies communes» [Счастье обретается только на проторенных путях], то он высказался по-французски просто вследствие «привычки думать и говорить на двух языках» [Блинохватова 2005: 123], тогда как на самом деле эта фраза, Пушкиным горячо любимая и не однажды употребленная, – цитата из повести Шатобриана «Рене» (1802), на что неоднократно указывали исследователи [Томашевский 1960: 159].

Впрочем, не опознать цитату случается каждому. Выступая с докладом по мотивам настоящей статьи на Гаспаровских чтениях—2014, я привела отрывок из письма А. И. Тургенева к Н. И. Тургеневу от 11 сентября 1842 года, в котором пишущий рассказывает о своем посещении генерала Ермолова в его подмосковной:

Гос[ударь] Алек[сандр] Пав[лович] рассказывал Ерм[олову] или еще кому-то, что Воронцов и гр[аф] Браницкий приходили к нему с проэктом сим (об освобожд[ении] крестьян по нашему проэкту). Импер[атор] молвил: «Браницкий дурак, и я ничего не сказал ему, но гр[аф] Вор[онцов] вышел от меня бледен как мел» и смеялся и ругался над его филантропией, а мы тогда думали, что он обнимал и благодарил его! Nous en étions les dupes, но кто же в дураках? на поверку – вряд ли мы? [Тургенев 1842–1845: 182 об.].

Я привела этот случай как один из примеров необъяснимого перехода на французский, потому что сослаться на отсутствие соответствующего русского выражения здесь невозможно; русский перевод [«мы в дураках»] приведен самим же автором. Но М. С. Неклюдова предположила, что Тургенев намекает на широко известный эпизод из французской политической жизни XVII века, вошедший в историю как «journée des dupes» [день одураченных]. В этот ноябрьский день 1630 года кардинал Ришелье перехитрил своих врагов при дворе и вместо того, чтобы самому оказаться в опале, добился немилости противной ему партии; Тургенев же хочет сказать, что император Александр точно так же «дурачил» филантропов, выступавших за освобождение крестьян: притворялся их сторонником, а на самом деле «смеялся и ругался над ними». Если это предположение правильное, тогда употребление французского языка делается абсолютно объяснимым.