Да, я бы попробовал спасти их от агонии. И сам должен поступить так же.
Я представляю улыбку дочери, ветер в ее волосах, и это правда смягчает душевную боль. Я представляю ее беззубую ухмылку, темные длинные волосы, невинность и способность удивляться всему на свете.
Она кажется счастливой, так что и я должен быть счастлив.
Надо бы встать и помыться, но прежде… От активных действий меня останавливает эсэмэска Нила.
пишет он мне.
Мудрые, по обыкновению подкрепленные парой цитат слова Нила заставляют меня расхохотаться в голос.
Но я знаю, что он прав. Я сюда не грустить приехал.
Может, и Роуз права. Может, не стоит пытаться игнорировать Рождество, ведь от этого только сложнее. Украшен дом хорошо, тут не поспоришь. У Роуз есть вкус и талант, даже если вчера вечером мне было трудно в этом признаться. Я был слишком занят, жалея себя после короткого разговора с дочерью, так что не мог заставить себя порадоваться чему-то прекрасному. Не мог понять, как мир может продолжать вращаться.
Мне и правда любопытно, почему она здесь, но я никогда не решусь переступить черту и спросить. Таким обычно делятся друг с другом друзья, и раз уж я не праздную Рождество, то новых друзей не завожу и подавно.
Роуз кажется милой, и обижать я ее не хотел, но я совершенно не рассчитывал на чужую компанию, когда ехал сюда.
– Пойду-ка помоюсь, – говорю я Максу, как обычно задаваясь вопросом, почему я разговариваю с псом так, будто он может поддерживать со мной человеческий диалог. – Но сперва – твои утренние делишки. Пойдем.
Макс первый трусит вниз по лестнице. Должен признать, запахи корицы и имбиря в коридоре приятны и даже успокаивают. Почти ностальгические, напоминают мне о счастливых временах с Клод и Ребеккой.
Мое собственные детские воспоминания о Рождестве были совсем иными: за столом напряженное молчание, ругань пьяных родителей. Когда появилась Ребекка, я пообещал себе: ее праздники не будут похожи на мои. Я подарю ей все лучшее, что есть в Рождестве.
Но теперь… Теперь я просто хочу тишины и притвориться, что никакого Рождества не существует. Не хочу праздновать без нее.
Я на цыпочках крадусь мимо двери в гостиную и выпускаю Макса, надеясь, что мы не потревожим Джорджа, который в свою очередь разбудит Роуз, а потом захожу в кухню, ожидая увидеть уже привычный бардак после вчерашнего позднего ужина и глинтвейна. Но все на удивление чисто и прибрано.
Перед душем надо бы выпить кофе, так что я включаю нежную классическую музыку и ставлю чайник. Ожидая, пока он закипит, я замечаю записку на холодильнике и улыбаюсь.
По крайней мере, она не затаила обиду. А то было бы неловко.
– Ой, я не знала, что вы встали. Простите. Извините. Мне просто нужна вода.
На кухню пробирается Роуз, бледная и со следами вчерашней косметики вокруг глаз, одетая в свою флисовую пижаму. Пройдя к раковине, она наливает в стакан воды. Я не заговариваю. Она тоже. Теперь-то уж точно неловко.
Я бросаю быстрый взгляд в ее сторону, но глазами мы не встречаемся. Нужно ли мне что-то сказать? То есть я, конечно, сам придумал правила так, чтобы мы не слишком сближались, но ничего же, если я пожелаю ей доброго утра? Мы ведь уже пересеклись.
Наконец, когда она уже выходит, мы встречаемся взглядами. Она безмолвно, почти смущенно машет мне рукой. Я машу в ответ.
Ее бледные щеки набираются цвета, но отступление вдруг прерывает Макс, вбегая в кухню и держа в пасти нечто такое, что Роуз заходится криком.
– Это мое! – говорит она со стаканом в руке. – Макс, отдай это мне, сейчас же!
О нет. За долю секунды мы разогнались от «неловко» до «невероятно унизительно».
В зубах у Макса кружевной бирюзовый бюстгальтер, и он забавляется, играя в догонялки с Роуз, которая пытается его отобрать.