И время остановилось

Тот сник и плюхнулся обратно на стул.

– Уж точно неохота, чтоб колбасники тут застряли, – проворчал он. – Не буду рассказывать, как я в сороковом драпал из Арденн, прячась по вагонам для скота. Но эти, скажу я вам, безжалостные. Не приведи Бог к ним в лапы после боя угодить. В общем, если поможет – я тут кое-чего разнюхал, вам сгодится.

Бакалейщик Раймон кивнул в сторону пьянчуги.

– Из уважения к твоему папаше, Бебер, выслушаем. Но один совет: не держи нас за дураков. Понял?

Сын булочника кивнул. Аурелия с усмешкой заметила, что спеси у него поубавилось.

– Ну, выкладывай, – подбодрил Леандр.

Комкая в руках кепку, Бебер заговорил:

– Вы же знаете, в прошлом году я на кожевенный завод подался. Работаю тихо, ничего лишнего. Но недавно утром иду мимо хозяйской конторы – а там крик, гам. Про своего Шарля толковали, он из Алье вернулся.

Аурелия нахмурилась. Новость ее не слишком обрадовала. Вот уже восемь месяцев она каждый четверг ездила к Тардье – учила музыке их одиннадцатилетнюю дочку: в округе сносного учителя было не сыскать. Аурелия пожалела ее и согласилась – не хотелось лишать девочку увлечения. Тем более что Тардье повторили свое предложение на новогоднем приеме в мэрии, устроенном Леандром. Да и деньги за уроки были не лишними. К тому же сами Тардье вечно пропадали на своем кожевенном заводе, так что Аурелия с ними почти не пересекалась. А вот видеть их сына у нее не было ни малейшего желания.

– По-моему, Шарль учился на юриста в Виши, – встряла она.

Бебер покачал головой.

– Я так понял, он бросил учебу. Теперь с бошами связался. Вот хозяйка и ругается.

Мари недоверчиво фыркнула.

– Да ну! Такая ярая петенистка? Каждый день спрашивает у дочки, пела ли я с классом «Maréchal, nous voilà!»[45]. С чего бы ей ругаться?

– К тому же, насколько мне известно, Тардье не особо разборчивы, кому продавать свою лучшую овчину, – добавил Чик-Чирик.

– За что купил, за то и продаю, – пожал плечами Бебер. – Врать не стану, хозяйка прямо бушевала.

Леандр в задумчивости постукивал пальцем по стакану.

– Знаете, похоже на правду, – изрек он после недолгих раздумий. – Одно дело – уважать власть из буржуазных принципов, и совсем другое – поддерживать бошей. Я бы не удивился, если бы они разочаровались в Петене. Многие после облав пересмотрели свои взгляды.

– Главное, если Шарль и вправду спутался с бошами, как думает его мамаша, нам теперь надо держать ухо востро, – веско добавил бакалейщик.

– Может, тебе пока перестать давать уроки их дочке? – предложил Антуан Аурелии. – Как бы чего не вышло.

Девушка наотрез отказалась.

– Наоборот, это выглядело бы подозрительно. Как раз завтра к ним собираюсь, вот и разузнаю, что к чему.

– Гляди там, красотка, – поморщился почтальон. – У Шарля слава еще та, бабник редкостный.

Аурелия отмахнулась.

– Он уже пытался за мной приударить, за год до войны. Зря потратил время! Было бы глупо теперь к этому возвращаться.

Мрачный, с пылающим от любви взглядом Антуан отодвинул опустевший бокал.

– Он тебя сто лет не видел, а ты теперь взрослая женщина. Надо быть слепым или придурком, чтобы не попытать счастья.

Умиленно глядя на парочку, Хосефа всплеснула руками.

– Qué lindos son los dos![46] Надо их поженить, сеньор Леандр!

– Э-э, да… пожалуй, после войны подумаем, – промямлил тот.

Аурелия зарделась, чувствуя, как Антуан сжимает ее бедро, но и глазом не моргнула.

– Ладно, – вернулась она к прежней теме, – поговорю завтра с малышкой Элизабет. Попробую разузнать побольше о делах ее братца. Ничего не обещаю, но попытаюсь.

– Только осторожно, – предостерегла Мари. – Не хватало еще, чтобы она про нас рассказала.

– Не волнуйся, я буду предельно осторожна. В лоб спрашивать не стану.

Жандарм пообещал навести справки со своей стороны.

Потом беседа перетекла на новости о военнопленных. Четыре месяца назад правительство Пьера Лаваля затеяло масштабную кампанию: молодежь отправляли на работы в Германию. Взамен обещали отпустить пятьдесят тысяч пленных, в основном отцов семейств. По всей стране развесили агитационные плакаты: кто поедет, проявит истинную национальную солидарность, заживет в довольстве и достатке. Но особого успеха эта «Смена» – так ее называли – не снискала. Готье это вряд ли помогло бы, но Мари радовалась, что большинство молодых французов не купились на сладкие обещания и не продались врагу. Она первой поздравила Антуана, когда тот вечером, вернувшись из Тура, признался, что написал «Долой “Смену”!» прямо поверх плаката, изображавшего немецкого солдата, который вовсю громил большевиков. А вот Леандр страшно разозлился и отчитал Антуана за безрассудство: если бы его поймали, гестапо могло бы на них выйти и накрыть часть подполья, которое помогает евреям.

– Мари, как думаешь, Готье попадет в следующую партию освобожденных? – полюбопытствовала жена почтальона.

– Понятия не имею, – призналась Мари. – От него три недели ни весточки, тогда эта «Смена» еще не началась. Может, в следующий раз что-то узнаю.

Почтальон сочувственно на нее покосился.

– Будь уверена, я первым прибегу с хорошими новостями.