Я, бабушка, Илико и Илларион

– Э, дядя Геворк, почему не записываешь ходы? Разучился, что ли, писать? И почему ты решил напиться именно коньяком? Или «Саперави» тебя уже не берет? – решил я подурачиться, но, взглянув на дядю Геворка, осекся: он был бледен и хмур.

– Нет смысла записывать, – насилу улыбнулся он, – а напиться коньяком потому, что коньяк – зелье от сатаны, оно память у человека отшибает, а вино… Вино – напиток благородный, божественный…

– Верно! Вино и коньяк – что небо и земля! – подтвердил я.

– Не то говоришь, сынок! Между небом и землей, как и между телом и одеждой, нет ни разницы, ни расстояния… Небо – одежда земли, небо – вселенная. И земля наша – в том же небе, то есть во вселенной. А вселенная – это божество. А что такое божество? Это – вечность, в которой пребывает все земное и все то, в чем овеществлено само божество. Понятно тебе? – спросил дядя Геворк и погладил меня по голове.

Я весь напрягся. Столь непонятным и умным я видел и слышал дядю Геворка впервые.

– Нет, ничего я не понял, дядя Геворк! – признался я.

– Сейчас поймешь! – сказал он, и не успел я моргнуть, как мой слон исчез с доски.

– Дядя Геворк, верни слона! – взмолился я.

– Ладно, возвращаю! Сегодня – день помилования! – Дядя Геворк поставил слона на место и вдруг запел вполголоса:

Чичинадзе, жизнь ты нам расстроил.
Для чего, зачем ЗАГЭС построил?
Темных улиц в городе не стало.
Девки, поцелуи – все пропало.

Он пел так сладко и приятно, так легко и красиво, что я даже рот разинул от удивления. Впервые я видел поющего дядю Геворка.

– Ва-а-а! – вырвалось у меня.

– Что, понравилось? – спросил довольный дядя Геворк.

– Поешь как Бог, дядя Геворк! Чего же ты до сих пор таился?

– Вот это ты хорошо сказал – «как Бог!» Гм, а кто ее слышал – песню Бога?

– А вправду, поет ли Бог? – подумал я громко и сам же ответил себе: – Впрочем, для кого ему петь, когда его же прославляет и воспевает весь свет.

– Бог если и поет, то всей вселенной! – сказал дядя Геворк.

– Как?

– А так – за пятак! Если Бог создал мир, то и должен петь для своего детища. Нельзя ведь растить дитя без колыбельной? – рассмеялся дядя Геворк. – А мне как теперь быть, взять твою глупую королеву или подарить ее тебе?

– Дядя Геворк, ты куда сегодня ходил – на работу или в церковь?

– А что? – нахмурился дядя Геворк.

– Больно ты сегодня мудрый и грустный.

Дядя Геворк закурил и долго молчал, наблюдая, как вьется и рассеивается голубой дымок. Докурив папироску и погасив окурок в пепельнице, он заговорил:

– Сегодня опять меня вызывали.

– Куда, дядя Геворк?

– Туда, – вскинул он голову, – по поводу плена.

– Да ты что, не кончилось это? – огорчился я.

– Видать, не кончилось.

– Что же ему нужно от тебя?

– Он предъявляет мне два, вернее – три обвинения. Первое – почему и как я попал в плен, второе – почему я не покончил с собой, и третье – почему я пел в ансамбле песни…

– В каком еще ансамбле? – удивился я.

– А черт его знает! Когда мы, еле волоча ноги, возвращались с каменного карьера, я и один русский парень, Костя Суворов, старались развлечь изможденных ребят, Костя играл на балалайке, я пел:

Гей-гоп, гей-гоп,
  мадам попугай,
гей-гоп, гей-гоп,
  один рубль дай…

Это я пел для русских, а для грузин – ту самую песенку, про ЗАГЭС. Вот те крест, видит Бог, для немцев я не пел никогда и ничего! Сами они, сволочи, распевали нашу «Сулико»… А теперь этот бессовестный тип пристает ко мне – почему я услаждал немцев!.. Как я попал в плен? А я что, знаю и скрываю?! Посадили нас в товарные вагоны, повезли куда-то. А спустя три дня – пожалуйста, вылезайте, а кругом – немцы! Вот и объясни теперь ему, как это случилось!.. Почему не застрелился! А было у меня оружие? И потом, так это легко застрелиться?! – Дядя Геворк закурил снова. Рука у него дрожала. – Спрашиваю, сколько тебе лет, сынок…

– Кого спрашиваешь?

– Да этого следователя, будь он неладен…

– Как его фамилия?

– Дай вспомнить… Такая, знаешь, имя и фамилия вместе…

– Алекси-Месхишвили?

– Нет…

– Гогисванидзе?

– Нет… Да, вспомнил! Гигиберия!.. Спрашиваю, сколько тебе лет, сынок, такой ты скорый и строгий… Не твое, говорит, это дело! Через три дня не получу исчерпывающего ответа, потом пеняй, говорит, на себя!

– Ты тоже хорош! Что ты мне все это рассказываешь? Рассказал бы ему!

– Гм, расскажешь, когда на лбу у него вот такими буквами написано: «Входа нет!»

– В следующий раз, когда он вызовет тебя, возьми меня с собой! – потребовал я. Дядя Геворк рассмеялся. – Да ты не смейся, я говорю серьезно – возьми меня с собой!

– Ладно, сынок, возьму, только коня и ладью поставь на место – они оба твои, как же ты их берешь?

– Ну и черт с ними, не твое дело! – сказал я в сердцах и смешал фигуры. Дядя Геворк спокойно разложил их по местам.

– Что, видишь, что моя берет, и – на попятную? Играй, не вешай носа, у нас впереди целых три дня! – Дядя Геворк сделал ход и записал его. – Видишь, записал, чего же ты ждешь?