Я, бабушка, Илико и Илларион

Дядя Геворк как будто ожил, лицо у него порозовело, в голосе появились озорные нотки.

– Ну-ка, расскажи, как это было, на экзамене? «Кто перевел на грузинский язык „Капитал“ Маркса»? И что ты ответил? «Энгельс»? Расскажи, расскажи!

Дядя Геворк встал, поднес левую руку к виску и произнес пропавшим вдруг голосом:

– Слышь, Мито, со мной, кажется, все…

Потом сел, поднял вверх лицо с расширенными от изумления глазами, «Аствац, инчу амар!» – проговорил по-армянски, уронил седую голову на шахматную доску и… кончился…

Дядю Геворка похоронили в первый вторник июня 1950 года. Уже к двенадцати часам дня вся улица Ниношвили, все перекрестки были забиты народом.

На Дезертирском базаре я накупил много белых роз и с огромным букетом в руках вошел в комнату, переполненную родными и близкими покойного. Сперва они не узнали меня – из-за букета не было видно моего лица. Но когда я подошел к гробу, положил букет у ног дяди Геворка и выпрямился, в комнате раздались такие вопли, что сердце у меня дрогнуло и я разревелся, как побитый ребенок.

– Папочка, дорогой, видишь, как тебя Митуша любил, сколько роз он тебе принес… – запричитала Нелли.

– Подойди, подойди к нему, бедный мой неудачник, – присоединилась к ней, раздирая лицо, тетя Анетта, – не было никогда у тебя стипендии, не выигрывал ты никогда в шахматы, а теперь не стало и твоего дорогого дяди Геворка… Некому больше сказать тебе «шах!»… Встань, Геворк, встань и спроси у него – на какие деньги он накупил столько роз, я ведь знаю – по три рубля штука на базаре… Расскажи, парень, расскажи своему дяде Геворку, не стесняйся…

Я обнял Нелли, тетю Анетту и вышел во двор с распухшими глазами и головой.

В три часа народ зашевелился. В дверях показался дядя Геворк, поднятый так высоко, что казалось – не несут его, а сам он шагает по воздуху.

– Не уходи, папочка! – умоляла Нелли.

– Не покидай меня, Геворк! – вторила ей тетя Анетта.

Процессия свернула налево, миновала вендиспансер. В начале улицы Конституции вдруг раздался протяжный милицейский свисток. Процессия остановилась.

– В чем дело? – спросил удивленно Валерьян Габисония, отставной полковник, руководивший похоронами.

– Куда вы идете? – спросил в свою очередь молодой, безусый милиционер (как потом выяснилось – новичок).

– Не будь здесь народа, я объяснил бы тебе все как следует, дурак ты этакий!.. На свадьбу мы идем!..

Новичок смутился. Он понял, что сморозил глупость, спросив «куда» вместо «по какой улице», но отступать не стал.

– Закройте сейчас же! – распорядился он.

– Что?! – взбесился Габисония.

– Закройте гроб! – повторил милиционер, положив руку на пустую кобуру.

– Закройте, закройте, Геворку легче будет расставаться с милой жизнью! – сказал один. Другой громко расхохотался – к нему обернулась вся процессия.

– Ничего, это истерика, пройдет! – успокоил народ третий.

– Ладно, пусть сойдет тебе сегодняшний день, а завтра потащу к полковнику Челидзе, собственными руками сдеру с тебя погоны, оборву уши и вырву язык. Запомни! – пригрозил Валерьян Габисония милиционеру.

Побледнев то ли от обиды, то ли от испуга, милиционер молча повернулся и ушел.

Гроб закрыли. Мы направились к Кукийскому кладбищу.

В те годы духовой оркестр и венки на похоронах в Тбилиси выходили из моды. Поэтому в процессии, среди уймы цветов, был лишь один-единственный венок-исполин, который несли сразу же за гробом двое рабочих. На венке красовалась душераздирающая надпись:

«Дорогому Геворку Артавазовичу от женщин улицы Ниношвили».

Дяде Геворку была оказана достойная честь. В последний путь – с улицы Ниношвили до Кукийского кладбища – гроб с прахом покойного несли на руках.

На могиле остались трое – я и два могильщика. Покончив с делом, они смотали и завязали веревку, вскинули на плечи лопаты и кирку и собрались уходить.

– Задержитесь на минуту! – попросил я их и присел у могилы. Могильщики переглянулись, сложили свой инструмент и молча уселись напротив меня.

Я достал из сумки колбасу, черный хлеб, две бутылки коньяка и маленький граненый стаканчик.

– Ты кто будешь? – спросил один из могильщиков.

– Секретарь комсомольской организации четвертого курса экономического факультета Димитрий Владимирович Дарчия, – ответил я с улыбкой.

– Я не про то. Кем ты приходишься покойному?

Я молча откупорил бутылку и наполнил стакан.

– Сын?

– Нет.

– Племянник?

– Нет.

– Пасынок?

– Да никто, просто сосед, должник…

– Видать, здорово ты ему задолжал – жена с дочерью ушли, а ты остался, – сказал второй могильщик.

– Да, я перед ним в неоплатном долгу, и последний мой проигрыш – вот эти две бутылки коньяка. Не успел расплатиться, скончался он за игрой в шахматы… Как тебя зовут?

– Меня – Арташ, его – Тедо.

– Так вот, прошу вас как своих братьев – помогите мне выплатить долг.

– Поможем, конечно, но две бутылки коньяка – это много, опьянеем. Выпьем одну, другую разольем на могиле, – сказал Тедо.

– А ему-то какая от этого польза? – спросил я.

– Будет польза… Ну-ка, подай бутылку! – Он взял бутылку и опрокинул ее на могилу. – Как звали покойного?

– Дядя Геворк.