Я, бабушка, Илико и Илларион

– Ну да, свидетелей-то нет в живых, – хихикнул Коция Намгаладзе.

Ражден искоса, с разбойничьим прищуром взглянул на него, но промолчал, погладил бороду и не спеша продолжал:

– А что значили те четыре двугривенника? Скажем так: в столовке глубокая миска борща – семь копеек. Котлеты с макаронами – десять копеек. Хлеб… хлеб давали бесплатно. Соль – тоже. Все это – два раза в день. Стало быть, тридцать четыре копейки на пищу. Табак – три копейки, столько же – на баню… Так что оставалось у меня чистых сорок копеек в день…

– А вино? – вставил тот же Коция.

– Ну, вино у нас было свое, наш чиагоурский «Оджалеши»! – вскинул гордо голову Ражден.

– А вареные яйца? – Коция, слышавший, наверно, рассказ Раждена в тысячный раз, знал наизусть его меню.

– Да что – яйца! Яйца тогда шли за копейку штука, – снисходительно улыбнулся Ражден.

Признаться, несмотря на траурный день, я настроился на шуточный лад.

– Значит, вы всем довольны были? – спросил я.

– Вовсе нет! Хотелось бесплатно.

– Что – бесплатно? – не понял я.

– Бесплатно, батоно Нодар, хотелось бесплатно иметь яйца! – дважды повторил Ражден.

Поднявшийся вокруг громкий хохот заставил меня покинуть толпу и вернуться в дом, к родственникам.

– Тише вы, люди! Как-никак похороны! – шикнул кто-то на нас.

Поздно вечером, перед тем как родственники и соседи собрались за поминальным столом, я заглянул на кухню.

Мужчины нарезали рыбу и красиво раскладывали куски по тарелкам. Часть женщин сооружала на деревянных тарелках салат из огурцов и помидоров, другая – хлопотала у огромного котла, в котором пыхтел и пузырился янтарный гоми, третья – приправляла лобио. У камина сидел и дымил глиняной трубкой старейшина села – Галако Сихарулидзе.

– Здравствуйте, батоно Галако! – приветствовал я старика и присел рядом.

– Здравствуй! Ты кто будешь? – Галако не узнал меня.

– Это – Нодар, внук Ангелины, – подсказал мой одноклассник Гия Тутберидзе, – да помнишь ты его, детство он провел в нашем селе!

– А, это который позорит в газетах нас, гурийцев? Зачем ты это делаешь, сынок? – Галако выбил трубку о задубевшую как подошва ладонь.

– Сколько вам лет, батоно Галако? – ушел я от ответа.

– Сто семнадцать!

– Ух ты! – вырвалось у меня.

– Точно. Я помню рождение твоей бабки Ангелины. Эх, горе о детях свело несчастную в могилу, иначе жила бы припеваючи – ведь ей было всего девяносто один! – Галако сокрушенно покачал головой.

– Сам-то он, знаешь, как шестнадцатилетний мальчишка, – шепнул мне Гия, – и видит, и слышит, и соображает отлично. А склероз у него, знаешь, развился какой-то обратный – вспомнил каждый день со второго года.

– С девятьсот второго? – удивился я.

– Не с девятьсот второго, а с тех пор, когда мне было два года, – поправил Галако и вновь запыхтел трубкой. – Что это там красное в миске? – обратился он к Гие.

– Красная икра! – прыснул Гия.

– Дай-ка попробовать! – протянул Галако ладонь.

Не успел я схватить Гию за руку, как он зачерпнул полную деревянную ложку приготовленного для приправы лобио толченого красного перца и положил его на ладонь Галако. Тот сразу отправил в рот жгучую смесь и, прикрыв глаза, стал, причмокивая, смаковать ее. Вместо Галако у меня сперло дыхание и загорелись внутренности.

– Ты что, обалдел?! – накинулся я на Гию, но тот лишь улыбнулся и успокоительно повел рукой:

– Не волнуйся!

– И это у вас называется икрой? – недовольно поморщился Галако, покончив с перцем. – Вот в наше время, помню, была икра как икра! Съедал ее в Батуми, а вкус во рту держался до самого Чиагоура и еще целую неделю!

– А что я тебе говорил? – улыбнулся мне Гия.

– Здравствуйте, батоно Нодар! – раздался за моей спиной женский голос.

Я обернулся. Передо мной стояла стройная женщина с чуть пробившейся в волосах сединой. Прекрасные карие ее глаза светились теплом и улыбкой.

– Здравствуйте, калбатоно… – ответил я смущенно. Как я ни напрягал память, вспомнить – кто эта женщина – не смог, хотя и был твердо уверен, что знаю ее.

– Какая еще калбатоно, ведь это наша Талико! – сказал Гия, положив руку мне на плечо.

Боже мой! Действительно Талико! Ее глаза, ее брови, подбородок, правильный нос, высокий лоб и красивый рот с белоснежными зубами… В груди у меня что-то оттаяло, в теле разлилось приятное тепло.

– Здравствуй, Талико! – Не стесняясь никого, не спрашивая разрешения, я раскрыл объятия и прижал к груди Талико – как родную, близкую, как родственницу, как плоть и кровь свою, как явившееся передо мной босоногое, голенькое, полуголодное, но безгранично счастливое детство.

– Талико, моя Талико! – повторял я, с трудом сдерживая подступившие к горлу слезы. – Как ты, что ты, где ты? – спрашивал я, не сводя с нее глаз. А она, с зарумянившимися – то ли от неожиданности моих объятий, то ли от жара – щеками, растерянно стояла, опустив голову, и неловко перебирала руками.

– Так, ничего себе, спасибо, батоно Нодар… А как вы сами поживаете? – проговорила Талико, потом повернулась, подсела к котлу с лобио и стала помешивать его огромной деревянной ложкой. Я уселся рядом на низком треногом стульчике.