Я человек эпохи Миннезанга: Стихотворения

ТРАВИАТА, ДВАДЦАТЫЕ ГОДЫ

Шляпа мята-перемята,
и заплата на виду.
Травиата, Травиата,
престарелый какаду.
И, прокашлявшись сначала,
черномазый обормот
кареглазых харьковчанок
песней за душу берет.
Надрывается шарманщик –
иностранный человек,
механический органчик,
потому двадцатый век!
Луч упал с небесной тверди
в водосточную трубу,
музыкант Джузеппе Верди
поворочался в гробу.
Как хотите губы красьте –
хоть помады целый пуд:
если не привалит счастья,
так и замуж не возьмут!
Сколько слов смешных и добрых,
подходящих в самый раз,
проницательный стеклограф
отпечатал про запас.
Разверни цыдульку, Настя,
или Фрося – всё равно!
Вот оно — пустое счастье,
что ж ты плачешь – вот оно!
А потом на двор угрюмый,
обагренный сентябрем,
забредут шурум-бурумы,
завопят: «Старье берем!»
– Эй, паныч, скорее думай —
нет ли брюк иль пиджаку, —
захрипят шурум-бурумы,
задирая вверх башку.
Их прогонит дворник Блыщик:
– Здесь не велено чужим! –
А потом придет точильщик
и начнет точить ножи.
Парень видный, парень ражий –
как обложит, не отбрить,
точит ножницы – и даже
ложку может наточить!
Приманив ребячьи стайки
после множества иных,
заиграют попрошайки
на валторнах жестяных.
Из окошек, из гляделок,
из уставленных в упор
медяки в обертках
белых полетят на грязный двор.
Где ты, город мой просторный,
сердобольное житье,
дребезжащие валторны
и татарское вытье?
Я вас выдумал когда-то,
я вас больше не найду,
Травиата, Травиата,
престарелый какаду!

«Приснился нам город у самой воды…»

Приснился нам город у самой воды,
где воздух особенно влажен,
где даже и синие вешние льды
сползают по тропам лебяжьим.

Приснился нам город. Закатный пожар.

Жестокая пряжа рассвета.
И взлет обелиска. И «Зингера» шар.
Но Зингера ль стойбище это?

Мансарды. Туманов седых колыбель.

Матросской гармоники вздохи.
И круглые глазки ручных голубей,
забывших людские подвохи.

И где-то на Западной (серой) Двине

недель корабельное стадо,
где город в рассветном, в закатном огне,
последняя сердца услада.

«Как далека от нас действительность былого…»

Как далека от нас действительность былого,
как полусказочна ее смешная явь:
пройдя сквозь решето классического слова,
Россию давних дней по-своему представь.

Россию давних дней и гоголевских масок,

смертей, утрат, тревог – печальных остряков!
Некрасов сумрачный и праведный подпасок,
и проза – долгий путь – чреда обиняков.

Мы верим в действенность соблазнов и событий,

но мы куда умней, прохладней, деловитей,
и чичиковский фарс нам попросту смешон.

Так тени праздных туч плывут по амальгаме

соборных куполов. И всадник вверх ногами,
да, Медный Всадник сам – лучом преображен!