Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)

Он привык к холодному и непреступному Ване, привык к тому, кто не прочь подколоть или пошутить над ним, привык к его страсти, привык к некому покровительству и заботе, как более опытного и взрослого. Но вот такой Брагинский, который попросту жмется к нему в поисках тепла и нежности был непривычным, странным. Но определенно не менее привлекательным, чем все остальные. Альфред вообще давно уже решил для себя, что примет этого человека любым.

И он не упускает возможности и теперь. С волос пальцы мягко переползают на шею и водят кончиками и по ней. Торопиться некуда, и Альфред, наверное, впервые в жизни усмиряет всю свою импульсивность, чтобы продлить этот момент близости. Он будоражит сильнее самых страстных поцелуев. Он подливает раскаленной лавы в кровь, но возбуждает не сильным цунами, а легкой волной неги. Ваня выдыхает чуть более шумно, немного ерзает, а запах становится сильнее.

Альфред сглатывает, но не может отвести взгляда от Брагинского. Весь мир потихоньку теряет свое значение перед его омегой, который жмется теснее, дышит не слажено, вразнобой и трется головой о ткань футболки. Альфреду хочется иметь под рукой камеру и снимать все это, настолько пробирает такое простое движение, но вместо этого он сползает ладонями на плечи, очерчивает оголенную до воротника кожу и запоминает абсолютно все.

— Поцелуй меня.

Ваня просит это тихо, но Ал слышит все. В тишине комнаты, где кроме дыхания и шелеста ткани нет больше звуков, невозможно не услышать. По позвоночнику вновь сползает вниз жаркий спазм, и на этот раз он куда сильнее, чем вначале. Природа чувствует альфу рядом, природа подначивает к действиям.

Губы Альфреда сухие, но горячие, накрывают все с тем же трепетом одновременно с тем, как Джонс мягко опрокидывает Ваню на широкую кровать. Он отдается всецело этому поцелую, изучает языком чужой рот, скользит по губам и все больше тонет в чужом запахе. Мед мешается с теплой, домашней выпечкой, запах поля и скошенной травы вплетается в него и дополняет картину, и мир окончательно исчезает за ласками языка, за новым спазмом в теле и первым тихим стоном.

Альфред не помнит, когда еще у него было такое нестерпимое желание касаться. Но сейчас, в эту секунду, в этот миг, ему кажется, что контакт попросту необходим, что без него рухнет вся эта странная, всепоглощающая сказка. И он ведет ладонями по Ваниному телу вниз, зарывается в волосы, ползет под футболку, снова ощущая все мягкие изгибы, и никак не может прервать поцелуй. Он тонет в нем, тонет в Ване, задыхается и погружается все дальше. В эту секунду кажется, что единение душ впервые достигает своего пика, хотя еще толком ничего не происходит.

Температура в комнате повышается, когда Ваня сам тянется под футболку Альфреда и оставляет красные следы на его спине. Пожар внутри становится все сильнее, разрастается незримым шаром и от этого настолько же приятно, насколько нестерпимо. Брагинский чувствует все прикосновения, тянется за ними, вжимается в ладонь и теряет постепенно все свои предрассудки. Мысли отходят на второй план, когда с новым спазмом с губ срывается шумный стон, а сам Ваня жмурится, переживая яркое удовольствие. В этот раз первые признаки проявляются слишком быстро.

Альфред столбенеет и разрывает поцелуй, вглядываясь в начинающий алеть румянец. Он смотрит всего секунду, прежде чем чужая волна удовольствия сносит и его, прежде чем он прикасается губами к шее и одновременно выше задирает футболку, чтобы в открытую касаться кожи, этих мягких боков. Не толстых, но ощутимых, потрясающих, теплых. Потому что так нравится Джонсу, потому что именно так Ваня выгибается сильнее, подается рукам и притягивает голову Ала ближе к себе. Все так, как должно быть.

Брагинский утопает в удовольствии. Он отвык быть с кем-то во время течек, и теперь все внутри не просто трепещет от возможности оказаться вновь с альфой — Ваню разрывает такими ощущениями, которых он вообще прежде не испытывал ни с кем. Виной ли тому эта трепетная нежность и желание Ала заласкать его везде, или долгое воздержание — Ваня не думает и знать не хочет. Зато он явно чувствует, как губы сползают на сосок и смыкаются на нем, как язык быстро и сногсшибательно скользит, а пальцы мягко теребят второй. И Ваня стонет. Стонет уже в голос, подбрасывает вверх бедра, между которыми уже ощущает влагу. Черт возьми, ему слишком все это нравится. Ему слишком приятно от этой близости, от Альфреда, от летящей прочь футболки и штанов.

Короткие поцелуи задерживаются особенно долго на животе. Та часть, которой Ваня дико смущается в себе, неидеальная для омеги, и на которую так залипает всегда Ал. Чертов фетишист, он касается губами каждого миллиметра кожи, мягко очерчивает пальцами, знает ведь где, чтобы Ваню повело окончательно. И ведь ведет же. Это приятно всегда, а сейчас в сто, в тысячу раз лучше, ведь нервы натянуты до предела, ведь каждое прикосновение вызывает дрожь, а такие и вовсе сносят крышу от наслаждения.

— Ал, черт возьми.