Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)

И Мэтт подчиняется, тянет его на себя и затыкает рот поцелуем. А потом стонет, когда Уильямс резко насаживается на член и задает быстрый темп. Сумасшествие, безумие, запахи, поцелуи, все мешается в одном всепоглощающем желании, таком сильном, что впору сгорать в душной комнате. Джеймс с лихвой получает все прикосновения, с лихвой получает поцелуев за вечер и Мэтта, а потом тянется к пульту, включая вибрацию.

— Напоследок, — шепчет, задыхаясь, он и смотрит на это потерянное от удовольствия лицо, закусывая губу и в последний раз с жаром насаживаясь и кончая.

Все тело плавится, растекается теплым маслом, но Джеймс заставляет себя сползти вниз. Он разом снимает кольцо, вбирает в рот член и с усилием двигает вибратором. Хватает лишь одного толчка, чтобы Мэтт, заткнув себе рот ладонью, кончил.

— Я впервые так ярко чувствую твой запах… — Мэтт крепко обнимает Уильямса, уперевшись носом в шею и никак не желая отлипать от нее. У него нет сил даже на то, чтобы перебрать по обыкновению светлые пряди волос, хотя безграничной нежностью его сейчас просто затапливает.

— Оттираться от него минимум неделю будешь, — лениво отшучивается Джеймс. Он и сам млеет от чужого дыхания, сам полной грудью впитывает в себя запах.

— Не буду оттираться, хочу всегда ощущать его рядом, — Мэтт шепчет это едва слышно, вздыхает чуть глубже и попросту засыпает.

Джеймс вслушивается в эту разморенную тишину, а на сердце ложится неприятный жгут. Все потрясающе. Все просто великолепно. Мэтт просто невероятный, что в жизни, что в постели.

— Я бы тоже этого хотел, — шепчет в ответ он, наконец признаваясь в этом себе.

Признается, и чувствует себя полнейшей скотиной. Он попросту не достоин искренней любви Мэтта.

Комментарий к Глава 24. Желание

https://vk.com/wall-141841134_220

========== Глава 25. Семья ==========

— Ванечка, а почему ты выключил телефон? Как все прошло? Что-нибудь уже известно?

Иван Брагинский, стоя в данный момент перед плитой, искренне сожалеет, что так же, как телефон, не может вырубить самого Джонса, который только-только вернулся с работы, но уже полностью занимает собой все пространство. Он даже еще не раздет, только обувь скинул при входе, а верхняя одежда до сих пор красуется на плечах Альфреда, который разве что не подпрыгивает от любопытства. Хотя активная жестикуляция ничуть не лучше, как и вперившийся в Брагинского настойчивый взгляд.

— Потому что ты названивал мне каждые пять минут, невзирая на все мои слова, — холодно откликается Ваня и переворачивает отбивное мясо на сковородке.

— Но я же волновался!

В этом весь Джонс. Ребенок ребенком, но своей гиперопекой куда больше он смахивает на типичного омежку, впервые отпустившего в мир свое чадо. Ваня вовсе не против заботы, но даже для него это уже перебор. А все потому, что Оливер мягко отказал Альфреду в лишнем выходном.

“Кексик мой, я могу понять, когда ты берешь отпуск на неделю ради своего благоверного”, — говорил тогда он в кабинете. — “Но сладенький, все шоу держится только на тебе, а мы и так выбились из графика. Это обычный медосмотр, ты ничего не пропустишь в своем будущем отцовстве, если не пойдешь на него”.

Оливер всегда был более чем понимающим человеком, но в тот момент остался тверд в своем решении, и Брагинский был с ним полностью согласен, потому как никаких существенных изменений за пару недель попросту не могло произойти. Вот только Альфред считает иначе. Его вообще как с катушек срывает в последнее время, он ходит за Ваней хвостиком, уже сейчас всячески старается помогать, брать на себя все обязанности и вообще крайне надоедает со своим постоянным «а давай я?». Брагинский, конечно, полностью осознает, в каком положении оказался, но это не делает его совсем уж беспомощным.

— Ал, я же сказал тебе, что все хорошо, — устало говорит он и старается не злиться так откровенно, в конце концов, Джонс творит все это явно не со зла, а от очень большой любви. — Иди разденься и приходи ужинать…

— А давай я все доделаю, а ты пока отдохнешь? — уже тянет в привычном направлении он, намереваясь прямо здесь скинуть куртку и встать к плите, но вдруг натыкается на тяжелый взгляд и замасленную лопатку в руках, которая угрожающе поднята от сковородки.

— Я сказал — иди раздевайся и приходи ужинать, — чеканит безапелляционно Брагинский.

Альфред как-то разом притихает под этим угрюмым взглядом, и, не пикая, торопится обратно в коридор, где послушно переодевается, натягивает на себя домашние вещи, моет руки и только после этого так же тихонько возвращается и садится за стол.

— Вот, другое дело, — Ваня снова мягко мурлычет себе что-то под нос, выключает, наконец, конфорку и идет к чайнику. Альфред подрывается было с места, но ловит откровенно злой взгляд на себе и тут же покорно падает обратно: злить Брагинского — себе дороже.

Ваня наводит чай, раскладывает еду по тарелкам и опускает все это на стол. Добавляет вазочку с печеньем к чаю, варенье с хлебом, и только потом удовлетворенно опускается на стул сам.

— Приятного аппетита, — улыбается он.

Альфред берет вилку в руку как по команде и послушно кивает: