Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)

— В чем дело? — он старается сохранять спокойствие, сам подтягивает ноги к себе и смотрит выжидающе. Спокойный взгляд. Мягкий. Джеймс на секунду думает, что вот этот чистый взгляд для него и является всеми кругами ада, расплатой.

— Я… — Джеймс сглатывает, понимая, что вот она — точка невозврата. — Я использовал тебя с самого начала.

Слова отдаются в груди осколками битого стекла. Джеймс уверен, что в этот раз даже терпеливый и всепрощающий Мэтт не выдержит, в конце концов, такое терпеть не станет никто. Мэтт и правда сидит напротив молчаливо, но пока все так же спокойно. Джеймс проклинает себя, что так и не может прочесть по его лицу ни одной мысли.

— Я знал это, — слова звучат размеренно, и все же Джеймс чувствует в них отголоски боли. — Ты же начинал встречаться со мной, чтобы доказать что-то себе…

— Я хотел отыграться на тебе за всех альф вместе взятых, — почему-то Джеймса просто выбешивает это спокойствие, как и всегда. Хоть одна эмоция, хоть один явный всплеск, который докажет, что Мэтт не робот, запрограммированный на улыбки и понимание. — Я думал, что ты лишь прячешься за маской и на деле такой же как остальные, надеялся сорвать ее, вывести тебя на чистую воду!

Джеймс распаляется все сильнее и ненавидит сам себя. Он распаляется и молит хоть об одной эмоции, пощечине, ударе, которых он заслужил в полной мере. Хоть о чем-нибудь, что даст утихомирить ту огромную пустоту в груди, которая с каждым словом захватывает все сильнее и ярче.

— Я предполагал это, — повторят Мэтт. — И?

Мир Джеймса окончательно рушится. Мэтт знал, догадывался и все равно оставался рядом. Такие люди вообще могут существовать? Такие люди вообще имеют право жить в этом чертовом прогнившем мире? Джеймсу хочется взвыть и срочно сломать что-то и разорвать. Он ощущает, как сжимаются кулаки, как пульсирует в голове кровь.

— И мне не удалось, — скрепит зубами Джеймс. — Черт возьми, я поверить не могу, что снова начал встречаться с альфой после всего этого дерьма, — Уильямс продолжает, и вдруг замечает слабую тень на дрогнувшем лице Мэтта, но не придает ей значения. — Завести отношения так далеко, только чтобы узнать правду, — он закипает все сильнее. — Ненавижу себя. Если бы я только мог…

То, что в Мэтте что-то меняется настолько кардинально, Джеймс замечает лишь в ту секунду, когда видит отточенный замах ладони. Уже следом он ловит и потухший пустой взгляд всегда таких живых глаз, но даже не думает защищаться, потому что искренне верит, что заслуживает этот удар всецело, хотя тело инстинктивно и группируется, готовится к нападению. Удар сильный, глухой, отдается слабо в позвоночнике, а Джеймс с удивлением смотрит на кулак, влетевший в спинку кровати. Не в него. Зато пустой взгляд прожигает просто насквозь.

— Я больше не потревожу тебя, — чеканит Мэтт и поднимается с места.

Джеймс затуманенным взглядом смотрит, как Уильямс торопливо подбирает свои вещи, одевается, так и не подняв больше глаз, и тихо выходит. Он оторопело глядит на захлопнувшуюся дверь, а потом ненароком переводит взгляд на спинку кровати. На светлом дереве отчетливо виден алый развод — Мэтт разбил руку в кровь во время удара. Все естество Джеймса просто вопит, что нужно догнать, остановить, извиниться за весь этот балаган и предложить если не встречаться, то хотя бы продолжить общение. Сделать хоть что-нибудь, поступить импульсивно, как и всегда, нырнуть с головой в неизвестность. Но Джеймс считает, что просто не имеет на это права. Не с Мэттом, которому он и без того причинил слишком много боли.

***

В выходной день на улице слишком мало людей, несмотря на то, что время уже близится к обеду. Отвратительно яркое солнце слепит глаза, но Мэтт, бредущий вдоль улиц, не видит ни его, ни чего-либо вокруг. Его колотит всего с ног до головы, трясет неясной паникой и тревогой, и в груди расползается пустота, перемешанная со страхом. Детские переживания накатывают все сильнее, и Мэтт хлопает себя по щекам.

— Соберись. Надо добраться до дома, — проговаривает шепотом он.

Какой-то ребенок тыкает в него пальцем, отец-омега торопливо уводит того в сторону и что-то объясняет на ходу, но Мэтту сейчас все равно и на них. Он вытаскивает телефон из кармана толстовки, не глядя удаляет все пропущенные и находит номер такси. Разговор с диспетчером на секунду вгоняет в ступор — Мэтт даже не понимает, на какой улице находится, но все-таки ориентируется под недовольное сопение в трубке, называет адрес и сбрасывает звонок. Весеннее солнце светит все так же ярко, и Уильямс вздыхает, находя единственную свободную скамейку рядом. Дрожь во всем теле никак не унимается, но все мысли нужно оставить до дома — сейчас не время и не место. Мэтту даже с трудом удается выдавить из себя улыбку какому-то малышу, а потом он садится в такси и проваливается в дрему на заднем сиденье.