Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

Через неделю приезжаю вновь с готовым уже материалом и бутылкой армянского коньяка, которую дала себе зарок обязательно принести. Ерофеев открывает дверь самолично, и я, впервые видя его во весь рост, поражаюсь, какой он высокий. Галины нет, но вот – вот будет. Сегодня у них выход в свет, некое мероприятие в Союзе писателей, связанное с Ерофеевым. Виновник предстоящего собрания одет в синие джинсы, синюю рубашку (под цвет глаз), синие носки и готов к выходу. На кухне его дожидается какой – то немолодой господин, и Ерофеев быстро прочитывает привезенную статью и внизу подписывает: «Годится. Достоверно. Не очень глупо. Вен. Ероф.». Радости моей пределов нет…

В редакции «Литературной газеты», куда я возвращаюсь и сдаю материал, из него вырубают целые куски. Крамола! «Как это возможно – мерить значимость собрата – писателя тем, сколько он, Ерофеев, нальет ему водки?!». «Как это возможно – так говорить об МГУ?!»… «Рубит» сам замглавного, курирующий литературные отделы. На мои стенания и крики о пощаде спокойно отвечает: «Хочешь, вообще не будем печатать?». Я не хочу! Я этого совсем не хочу и потому бегу звонить Ерофеевым. Говорю с Галиной. Та что – то вяло бормочет: Ерофееву снова нехорошо…

Статья (кастрированная) выходит 3 января 1990 года. Ерофеев больше слышать обо мне не желает и разговаривать отказывается наотрез. Я, вспоминая его обычные шуточки и педантичность, с которой он все – все записывает в свои дневники и записные книжки, холодею, представив те эпитеты, которыми он меня теперь награждает.

Два месяца спустя Ерофеев смилостивился и сделал вид, что простил. Повторил только уже брошенную в интервью фразу: «Не понимаю, отчего вы все такие «зачехленные»?..».

Светлый человек Венедикт Ерофеев умирал нехорошо, долго, мрачно. Болезнь (рак горла), начавшаяся летом 1985 года, ко времени нашей встречи уже доедала свою жертву. Оставались считанные месяцы. Ерофеев больше жить не мог, хоть вкус к ней, к жизни, у него не пропал, а склонность к иронии – тем более. В те дни все вокруг обсуждали перипетии скандала, разразившегося вокруг журнала «Октябрь» и его главного редактора Анатолия Ананьева. В печати бурлили страсти, особенно старались газета «Литературная Россия» и журнал «Наш современник». Как же, именно в «Октябре» были напечатаны главы из «крамольной книги Андрея Синявского «Прогулки с Пушкиным». Ерофеевы тоже обсуждали эту ситуацию. «Как ты думаешь, – спросила меня Галина, беспокоившаяся за судьбу Ананьева, – что они с ним сделают?». Ерофеев отреагировал мгновенно: «А ничего не сделают, ну, подумаешь, повесят его, а на грудь табличку прикрепят: «Наш современник».

После его кончины я часто общалась с Галиной Ерофеевой, пережившей, впрочем, мужа всего на несколько лет, однажды шагнувшей с балкона того самого тринадцатого этажа – в «космос», именно в тот день и тот час, когда, по каким – то ее загадочным расчетам, должна была состояться «их с Веничкой космическая встреча». Она часто приходила ко мне в редакцию, приносила «на хранение» ерофеевские архивы, записные книжки, дневники, даже конверты с деньгами, которые вдруг стали к ней стекаться: гонорары за поставленные у нас в стране и за рубежом пьесы мужа.

Я храню тот первый блокнот (он уже, правда, вовсе не пухлый, облетела и куда – то затерялась мягкая обложка) и другие записки и материалы как зеницу ока. С тех пор кое – что уже напечатано. В том числе и злополучные, забракованные строгим редакционным цензором отрывки. Но остались записи, которые так никогда и не были опубликованы. Возможно, пришло время вернуться к «пухлому блокноту» еще раз, напечатать все – от начала до конца.

– Венедикт Васильевич, Вам, наверное, нестерпимо хочется работать?

– Еще как! Именно поэтому хочу уехать в Абрамцево, собрать свои тридцать с лишним записных книжек и блокнотов – и в Абрамцево!

– А какие – то определенные наметки есть?

– Даже две. Одна – пьеса «Фанни Каплан», которая почти готова. Уже на Западе было сообщено, что она вот – вот выйдет в журнале «Континент». Вторую пьесу, «Диссиденты», готов принять к постановке Театр на Малой Бронной. Это уже не трагедия, а чистейшая комедия. И в прямом, и в переносном смысле. Мне уже звонили и сказали: “Слушай, Ерофеев, зачем с таким материалом обращаться таким юмористическим образом?! Пьеса о жизни шестидесятых годов. Поэтому у меня двоякая цель в Абрамцеве – закончить и «Диссидентов», и «Фанни Каплан», трагедию в пяти актах, где вообще из героев ни одного в живых не остается. Мне говорили о «Вальпургиевой ночи»: «Ерофеев, ты хотя бы пожалел и нескольких людей оставил в живых!. А здесь ни одного не остается.

– А почему?

– Потому! Режиссер Портнов сказал, что это невозможно поставить на сцене. Все действие происходит в пункте приема бронебойной посуды (нет лепажевых орудий – есть бутылки).

– Как же Портнов будет ставить, если говорит, что не может?

– Понятия не имею. Упростит опять до предела. И все – таки хочет ставить. Ему ведь надо поднимать театр. Их готовность меня порадовала.

– А из прозы что – то новое пишете?