Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

– Мало того, мрачно пошучу. В 1986 году «Немецкая волна» сообщила, что скончался русский писатель Венедикт Ерофеев (В записных книжках Венедикт Ерофеев указывает другого автора этого сообщения – радио «Свобода» – и другую дату: 1985 год – И.Т.). А я в это время беру зеркальце, дышу – в нем действительно ничего не отражается. Я тогда сказал: «Если меня приговорят к повешению, я через час встану и дальше пойду!». Это черный юмор, но в самом деле так.

– В одном из Ваших интервью есть слова: «С языком просто, мой антиязык от антижизни…

– Подобные фразы я не произносил. Зачем приписывать совсем не свойственные мне фразы? Что они все ищут – «антиязык», «аллюзии»?.. Неужели нельзя выражаться человеческим языком! Когда мы им напомним, что есть просто русский язык. Для меня самое главное не то, что не прав их стиль, не права их победоносность.

– Давайте поговорим о литературе.

– Что такое вообще литература, я не знаю.

– А кто оказал на вас влияние?

– Сначала, конечно, Гоголь, в этом не стыдно признаться. Немножко – Мопассан. Но не Золя, которого я терпеть не могу, я не люблю бездушия. Я это сразу определил. А Мопассан, да, влияние оказал – и в определенных вещах, и вообще как Мопассан. Больше всего мне нравится «На воде». Я даже не подозревал, что эта вещь потрясла Льва Толстого. Недавно прочитал его переписку и подивился единству взглядов.

Меня интересует английская литература начала прошлого века, от Байрона до Вальтера Скотта (не как романист, а как поэт в блестящих переводах нашего Жуковского).

– А если говорить о Библии?

– Меня за чтение Библии даже изгнали из Владимирского пединститута весной 1962 года. На улице во Владимире ко мне подъехала черная «Чайка», возвели меня на четвертый или пятый этаж какого – то здания: «Берегитесь, Ерофеев, всех людей, с кем Вы знакомы, ждут неприятности. Даем двое суток на размышление и на то, чтобы вы покинули нашу область!». Я Библию тихонечко держал в тумбочке общежития ВПГИ, а те, кто убирал в комнате, ее обнаружили. С этого началось! Мне этот ужас был непонятен, ну, подумаешь, у студента Библия в тумбочке! Я помню громадное всеобщее собрание института… Я тогда возглавлял ребят, которых почему – то называли «попами».

– Из – за Библии?

– Не знаю. Но были другие – «комсомольцы». Доходило до рукоприкладства, стенка на стенку. Тогда главарь «комсомольцев» сказал мне: «Давай сядем за стол переговоров, чтобы разрешить все это мирным путем». Но пока мы сидели за столом, началось мордобитие между «попами» и «комсомольцами».

– Что для Вас Библия?

– Это то, без чего невозможно жить. Я жалею людей, которые ее плохо знают. Я ее знаю наизусть. Этим могу похвалиться. Я из нее вытянул все, что только может вытянуть человеческая душа, и не жалею об этом. Человека, который ее не знает, считаю чрезвычайно обделенным и несчастным.

Мне очень не нравятся праведные речи Василия Белова по радио. Я сегодня еще раз послушал его выступление. Знаю его как писателя – и не люблю. Он вдруг ударился в антисталинизм. А где он был раньше? Я измеряю размах и значимость писателя тем, сколько бы я ему налил, если бы он вошел в мой дом. Отчего бы не мерить такой меркой?

Белову я бы не налил ни капли, Астафьеву – 15 граммов, Распутину – граммов 100. Василю Быкову – целый стакан с мениском. А тем более Алесю Адамовичу. А больше и некому. Фазиль Искандер пусть сам бегает за выпивкой в своих тренировочных штанах. Я его не люблю за его невлюбленность ни во что и любование самим собой. О ком еще говорить? Неужели об Айтматове, которого я удавил бы своими руками?

– Не находите, что это максимализм?

– До какой – то степени. Если живешь в такое максималистское время, отчего бы не говорить максималистски? Надо во что бы то ни стало, когда бы ни жил, быть, по мере сил, честным человеком. Если и трудно.

– Каждый писатель может сказать, что живет в максималистское время…

– Тому же Блоку казалось, что его время экстремальное, последнее. Все времена – максимальные и последние, и, однако, ничего не кончается. И потому главное – не надо дешевить! Мне очень понравился его, Блока, финал, когда к нему подселили двух красноармейцев. Зинаида Гиппиус съязвила: «Почему – двух? Надо было – двенадцать!». Молодец Зинаида Гиппиус, я ее люблю и как поэта, и как личность. Если бы я заполнял анкету «Кто из русских женщин вам по душе?», я долго бы рыскал в своей неумной голове и сказал: «Зинаида Гиппиус».

– А из мужчин?