Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

Вот он, этот кусочек. «И воды сомкнулись над головой неведомого страдальца, и смущение запечатлелось на юных лицах, и взглядом окинули фейерверк». На этом месте в книге поставлена точка. А вот сохранившаяся машинописная страница под номером семь завершает и мысль, и предложение: … «всплывающих пузырей, но, околдованные, повиновались, и с рыданием последовали за Мной, и Я говорил им: «Не убивайте в себе сожалений и исполните – с этого часа грудь ваша полнится тем содержанием, для которого она предназначена; жертва, принесённая вами на алтарь оживления утопленника, была бы менее преступна, но и менее благотворна для вас самих. Не утирайте ваших слёз, ибо свершившееся непоправимо, и дорогою ценою куплен ваш отказ от великодушия». И плакали горше прежнего, и Я вразумил их, и листва подмосковных рощ дарила нам тень и прохладу, и пищей нам служили фабричные отходы и головки болотных тритонов, и певчие птицы услаждали наш слух; и шли до нового рассвета, приводя в изумление встречных благородством нашей поступи и нищетой наряда. Когда же – в пыли столичных пригородов – вошли мы под своды молодёжных палаццо, изнурённые мыслью, мы дивились: их было без малого сто тридцать, влачащих дни свои под знаком молодого задора и ослиной безмятежности, и в сладостной неге предавались лобзаниям, и ковыряли в носу, и читали решения июньского пленума, и, завидя Меня, спросили идущих со Мной: «Кто этот пилигрим? И венец Его, и поучения одинаково смехотворны». И Я отвечал им: «Преждевременно – называть имя пославшего Меня в этот мир; взгляните – мелкие воды прозрачны, глубокие же – неисследимы; но говорю вам – среди вас, простофиль, избалованных поэзиею трудовых будней, пребуду до той поры, пока десятая доля»…

Здесь рукопись, к сожалению, вновь обрывается, и оставшуюся половину страницы украшают лишь фигурно выпечатанные на машинке точки и запятые. Кто занимался сей филигранной работой? Cам автор или люди, его окружавшие, – неизвестно. Как неизвестно, существует ли вообще окончание «Благой вести» или она не дописана, а приведенный выше кусочек и есть самый – самый край? Как неизвестно, существовал ли в окончательном варианте роман Ерофеева «Дмитрий Шостакович» или только на уровне замысла – в тех самых достаточно внушительного размера кусках, что рассыпаны по его записным книжкам? Загадок много по сей день.

– Рукописи мои действительно пропадали, – говорил мне Ерофеев. —«Шостаковича» потерял в электричке, вернее, украли авоську, где были, кроме него, две бутылки вермута. Роман опять же об алкоголиках, а события происходят во Владимирской тюрьме. – Было. Я пробовал. Но получилось то, что примерно получилось у большевиков из Российской империи к лету 1918 года – крохотная Нечерноземная зона. И я свою попытку тихонько задвинул в отсек своего стола.

– Желания восстановить книгу не возникало?

– Было, пробовал. Но получилось то, что, образно говоря, получилось из громадной Российской империи к лету 1918 года – крохотная нечерноземная зона. И я тихонько задвинул «попытку» в отсек своего стола.

– Может быть, роман еще найдется… – предположила я.

Он немного помедлил и сказал:

– Вообще – то я знаю, кто украл рукопись…

После смерти Ерофеева его близкий друг, литературовед и переводчик Владимир Муравьев, которому писатель доверял и с которым неизменно советовался, отрезал: «Все это ерофеевские фантазии. Не было никакого романа «Шостакович», никогда не было! А Вам он мог что угодно наплести».

А в 1995 году роман «нашелся». Поэт Слава Лен, тоже представляющий себя «другом Ерофеева», пришел в редакцию «Литературной газеты» и заявил, что ерофеевская рукопись романа «Дмитрий Шостакович» хранится у него, и наплел душещипательную историю «вызволения книги из рук литературных злодеев». Однако все «десять спасенных листов» хоть и обещал, так и не показал никому в редакции, ограничившись небольшим отрывком, который предоставил для публикации в газете. Понимая, что есть все основания для подозрений в мистификации, связанных как с самим текстом, так и с обстоятельствами его чудесного воскресения, мы напечатали материал под рубрикой «Литературный детектив». Сын Ерофеева Венедикт – младший, прочитав публикацию, отрезал: «Отец никогда бы не написал: "менты", он бы сказал: "мусорá"».