Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

– Да, моя литературная судьба, я считаю, сложилась на редкость удачно. Я всегда писал все, что хотел, а теперь все, что успел написать, при жизни печатаю. Чего еще желать литератору в России? Должен сказать, что возможность публиковаться здесь оказалась полной для меня неожиданностью. Я на это никак не рассчитывал. Я был убежден, что советская типографская машина просто технически не возьмет мой текст, и долго сопротивлялся уговорам друзей пойти в редакцию, предложить рукопись. А когда увидел в «Новом мире» крохотную свою рецензию на книжку А. Тарковского ( которую, впрочем, писал с полной отдачей), то прямо – таки глазам не поверил. Этот кайф продолжался чуть больше года, а потом сменился совсем другим настроением, более сложным и менее светлым, порой переходящим в прямую подавленность. Такой, знаете ли, внутренний дискомфорт.

Я все думаю, как его назвать одним словом, и, пожалуй, как ни странно, это слово – несвобода. Раньше я был свободен, а теперь нет. И здесь не просто лагерная ностальгия, тоска по однозначности существования, по простоте жизненных правил, хотя и это тоже. В самые «те самые» застойные времена у меня было ощущение внутренней свободы. Власть была для меня, скажем так, по одну сторону баррикад, я сам – по другую или даже вообще в другом измерении. Власть – это был объект презрения. Да, это было страшно, но это было и смешно. Достаточно было включить телевизор, чтобы обхохотаться. И вот теперь вдруг оказалось, что я приобщился к государству, что я с ним совпал если и не в каких – то конкретных действиях, то уж точно в направлении, в векторе. Во всяком случае, в той области, которая для меня важнее всего: в области слова, его свободы, его разрешенности.

Но дело – то как раз в том, что разрешенность не есть свобода. Разрешенность, по сути, та же запрещенность, только другая ее сторона, и даже, быть может, еще более унизительная. Вот, к примеру, сейчас – этот наш разговор… Конечно, для меня тут все удивительно, я еще не успел привыкнуть: «Литгазета», меня пригласили, говори, что хочешь, миллионный читатель… Но при этом ведь ни Вы, ни я не уверены, что все, что я здесь наговорю, удастся напечатать, что, во всяком случае, ничего не придется пробивать…

Прежде, когда эти заботы меня не касались, ситуация была для меня несравнимо чище. А вдобавок к этому – неловкость, постыдность сознания, что ты выиграл, когда другие проиграли, получил все то главное, что тебе было нужно, в то время когда вокруг сплошные потери. Раньше тебе было так же плохо, как всему народу, и даже хуже. Ты стоял в тех же очередях, ты ел то же, что и все, или того же не ел; но, кроме прочего, ты еще и не мог читать, что хочешь, и говорить, что думаешь. У тебя были дополнительные трудности, и это было как бы нормально. Так и положено интеллигенту в России. А сегодня ситуация как бы перевернулась. Интеллигенция вроде бы выиграла, а народ проиграл. И когда простой человек в очереди говорит, что жить ему стало много хуже да еще и страшнее, мне ему возразить нечего. Не могу же я сказать, что зато напечатали Карабчиевского… Ну да, я должен ему объяснить, что это переходный период, что будет лучше… Но откуда я знаю? Жизнь короткая, так и кончишь переходным периодом и перейдешь туда, куда все переходят…

И вот на этой волне улучшений – ухудшений, облегчений – затруднений, разрешений – запретов происходят вовсе уже невозможные вещи: происходит Сумгаит, причем не локальный, а Сумгаит перманентный. За который, между прочим, ты, поскольку ты в выигрыше, то и должен нести ответственность заодно с государством.

– Вот Вы и затронули тему, о которой все еще не принято в официальной печати говорить без экивоков и умолчаний. К тому же с собеседником, являющимся, скажем так, представителем одной из «заинтересованных национальностей». Ведь сколько найдется желающих превратно истолковать каждое слово…

– Вы здесь ни при чем, Вы ведь меня и не спросили об этом. А насчет любителей истолковывать и особенно насчет официальной печати… Ну, какое мне дело? Помните, как у Симонова: «Я представляю, сэры, здесь Советскую державу». Так вот, я здесь не представляю советской державы, я представляю только себя самого. И выражаю только собственное мнение. И я считаю, что стыдно называть время, в которое мы живем, временем гласности или еще там чего – то хорошего, когда для тысяч и тысяч людей и в конечном счете для целого народа это время Сумгаита. Ведь для тех, кто пережил весь этот ужас, ничего другого в мире уже как бы не существует. И как мне их утешить, и что мне им сказать, и что мне сказать себе самому, я не знаю решительно. И, конечно, я радуюсь каждой своей публикации, но к каждой радости, как заведомый фон, примешивается эта горечь.