Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

– Она выросла из картин и размышлений, – тихим голосом строптиво возражает художник. И добавляет: – А сейчас скажу главное: однажды на меня нашла хандра… Я подумал: умру, и такой головы больше не будет. Моей головы, которой восхищались Андрей Тарковский и Микеланжело Антониони. А я пока даже не выразил пером то, о чем многие годы размышляю… Ведь картины не все прочитывают, не все видят их такими, какими я их пишу… Потому начал писать прозу.

«От чего он точно не умрет, – подумала я, – так это от скромности». Я, неразумная, тогда, в августе 2001 года, еще не успела дочитать его Книгу, еще не успела свыкнуться с мыслью, что Шавката «не нужно вписывать ни в какие стили, направления или течения, он сам – направление – туда, где расходятся наконец подлинность и мнимость и где можно, не стесняясь, восхищаться силой таланта и творческого озарения». Потом его книгу номинируют на Букера, но он, конечно, ничего не получит. Друзья предупредили: «Ты, Шавкат, даже не рассчитывай, там свои игры…» Он и не рассчитывал. Но те, которые взглядом скользнули мимо, думаю, упустили свой шанс…

…Когда его отца, человека весьма значительного, шутка ли, третье лицо в партийной иерархии Узбекистана, в 1938 году репрессировали, Шавкату исполнился ровно год. В 1946 – м Абдусаламова – старшего выпустили на свободу, он нашел своего сына в детском доме (жена к тому времени уже вновь вышла замуж, старшие дети жили с ней), и вдвоем они отправились бродяжить по Средней Азии. У обоих не было никаких документов. На что они могли рассчитывать? И все же отца арестовали вновь лишь три года спустя. («Не говори, что я твой отец», – последнее, что отец успел шепнуть мне. Увезли его в полуторке. Я бросился на холм, чтобы сверху помахать напоследок. Но машина повернула совсем в другую сторону… И вот, на исходе века, не так громко, как бы следовало, я бросаю в полумифический сад: «Я ему сын! Знайте о том…») Те годы скитаний дали художнику Странников, которыми он населяет свои картины. А отца Шавкат никогда больше не видел. Пытался, будучи уже студентом, отыскать хоть какие – то следы и за это попадал в милицию и был жестоко бит. Заносчив по молодости был очень и посему, видимо, чрезвычайно располагал к тому, чтобы его непременно ударить…

– Слушай, – говорит он мне, – идея такая: помнишь, я утверждал, что мое поколение, по большому счету, не востребовано? Вот он, этот Единорог, пластическое выражение невостребованной личности. Мириам (Мария), нищенка, такая же, как на моих картинах, родила младенца, у которого начал расти рог. И Юсуф (Иосиф) ее утешает, мол, отпадет как молочный зуб, не волнуйся. Но рог не стал падать, а стал расти и крепнуть. Единорожек, подросши, вынужден был носить шляпу, чтобы скрывать его…

Выросший в детдоме, Шавкат был дерзкий – дерзкий, был самый – самый и гонора скрывать не желал… И с таким вот гонором приехал из ташкентского училища, где обучался живописи, в Москву поступать во ВГИК. У него не было денег, зато была дипломная работа – 3,60 м на 1,80 м, этакая громадная многофигурная композиция под названием «Разгон бухарского базара», и еще несколько связок готовых работ. А вдобавок идея фикс писать фрески. Экзамены в вузах уже начались. Вышел Шавкат из автобуса, человек какой – то мимо идет. «Не подскажете, где ВГИК?» «Идемте!» – говорит незнакомец. И, видя, как нагружен его попутчик, заботливо осведомляется: «Вам помочь?» Входят они в здание, поднимаются на 4 – й этаж к декану. Тот, конечно, утверждает, что уже поздно, прием документов закончен. А встреченный Шавкатом прохожий не отступает: «Я вас прошу, – говорит он декану, – посмотрите работы этого юноши, пожалуйста». Пока шли, он приезжего парня, видимо, хорошо разглядел: сатиновые рейтузы, рабочие ботинки, телогрейка. Тощий, злой, волосы торчат… «Какие – нибудь еще работы у вас есть?» – спросил. Пришлось потенциальному абитуриенту мчаться на вокзал, в камеру хранения, волочь еще два тюка. А когда вернулся, все его картины были разложены на полу в коридоре, приставлены к стенам, вокруг ходили и смотрели люди. «Так вот же он, вот он», – говорят. И Шавкат понял, что победил....

Тем «первым встречным» был Михаил Ромм. Шавкат об этом мало кому рассказывает. «Неудобно, – считает, – скажут, что пристраиваюсь к Шукшину и Тарковскому, которых, как известно, открыл именно Ромм. А я и не понимал тогда, кто такой Ромм»…

Марина Тарковская, сестра знаменитого режиссера, сказала, что Шавкат «сначала удивляет, потом восхищает, а затем вы начинаете его любить. Вероятно, подобные чувства испытывал к нему и Андрей Тарковский». И я, как любой на моем месте, не удерживаюсь от того, чтобы не задать художнику тривиальный вопрос:

– Как Вы познакомились и подружились с Тарковским?