Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

– Мне нравится Эрик Шмидт, мне нравится эта пьеса. И, видите ли, я как – то не очень принимал близко к сердцу то, что Фредерик Леметр – великий французский актер, играл и трагедии, и комедии, и буффонаду…

– И всю жизнь, как и Вы, работал в одном театре.

– Нет, он работал и в других бульварных театрах. И даже в «Комеди Франсез» немного поработал. Но когда его там «положили в засол» ждать, когда дозреет, он их послал в определенное место. Фредерик Леметр был демократичным человеком, не зря он любил бульварные театры – очень подвижные, реагирующие на сиюсекундные моменты общественной жизни страны. И актером он был тоже очень подвижным и многогранным. Но меня в данном случае не столько его ремесло волновало, сколько человеческая судьба, актерская судьба. Зрителей, как правило, интересуют только звездные судьбы, но среди них бывают настолько трагичные, страшные, что и врагу не пожелаешь Тот же наш гениальный актер Николай Гриценко: его личная судьба – это ад. Так вот, Фредерик Леметр – актер и человек, на которого молилась вся Франция, в конце концов оказался нищим, заброшенным и, сидя у себя на мансарде, иронизировал: «Я скорблю о себе».

– Ну, Вам – то скорбеть и иронизировать не с чего… Хотя… Первый акт спектакля – буффонадный, второй – трагический. Сочетать их, наверное, было сложно…

– Да, найти общий знаменатель и для режиссера, и для актеров было трудно. Четыре месяца мучительнейших и замечательных поисков. Жаль, конечно, что спектакль играется мало – один – два раза в месяц. Ну что это за цифра такая для нового, только – только народившегося спектакля! Тем более, что технически он весьма сложен, требует многократной обкатки (своих друзей я обычно приглашаю на десятый спектакль). И все – таки, играя в этой пьесе, я получаю мучительное удовольствие от работы: здесь масса текста и огромная физическая нагрузка, а я ведь уже не мальчик.

– И ежедневные приходы в Театр Вахтангова, даже если не заняты в спектакле, для Вас все еще удовольствие, все еще счастье, все еще праздник, который постоянно с тобой…

– Это не только счастье, но и постоянные сомнения, и раздумья, и тревоги. Моя жена, Ирина Купченко, посмотрев «Фредерика…», сказала: «Ты с ума сошел, ну зачем тебе это нужно? Зачем тебе такие физические нагрузки?»

– И зачем же Вам это нужно?

– (Смеется.) Михаил Ульянов на худсовете сказал: «Биологически непонятно, как он это делает!». Там ведь и летать на люстре надо через всю сцену, и заднее сальто делать приходится, и бегать, да и вообще не схожу со сцены весь вечер. Я рад, что мне повстречалась эта роль. Я, наверное, из тех людей, которые все время проверяют себя на прочность. В пьесе есть потрясающая фраза, которую произносит мой герой: «Не было во мне прочности, что ли. Я даже не уверен, что существую». Так вот и я проверяю себя. Мне кажется, что, когда случается такое потрясение (а эта роль для меня именно потрясение), пережив его, приходишь к ощущению настоящего счастья. Счастья, что не сдался, что есть еще воля, которая заставляет что – то совершать, чего – то достичь. И, конечно, такой литературный материал, такой текст – для актера большая удача, а когда уже все отшлифовано, состыковано – идешь на каждый спектакль, как на праздник.

– Как вообще развивался Ваш роман с Театром имени Вахтангова? Вы ведь тоже, как и Леметр, пристрастия к собственному театру не меняли. Как и когда Вы поняли, что это Ваш театр – дом?

– Все не так лучезарно. У меня были и мрачные страницы в театре, очень мрачные. Начать с того, что я поступил сюда в 1957 году, а играть начал только в 1963 – м. А уже были главные роли в фильмах «Алые паруса», «Павел Корчагин». Здесь же, в театре, я бегал в массовке.

– Это была такая форма воспитания?

– Трудно сказать. Ульянов, Борисова, Яковлев играть начали с ходу. Их «в засол» не клали. Через шесть лет я подал Рубену Николаевичу Симонову заявление об уходе: меня тогда приглашал к себе Завадский, приглашал Олег Ефремов… Но вскоре роли появились – Калиф («Принцесса Турандот»), Дон Гуан («Каменный гость») …

– И какие роли!

– То есть четко и точно определилась моя ниша в театре, стало ясно, что я могу и что не могу играть. Но, думаю, Рубен Николаевич не хотел выпускать меня на сцену и потому, что все еще чувствовался мой южный говор. Спустя несколько лет меня пригласили озвучивать фильм «Великая Отечественная», и тогда я понял, что с речью уже все в порядке.

– Вы специально над этим работали?

– Нет, специально я не работал, просто у меня, как у любого хохла, оказался хороший слух. Я очень внимательно слушал. Особенно стихи. Знаете, я обожал Дмитрия Николаевича Журавлева и ходил буквально на все его концерты, обожал моего учителя Якова Михайловича Смоленского. Я вообще очень любил художественное чтение. Кстати, оно меня всегда и спасало во время простоев в театре, просто начинал делать то, что мне нравилось – читал Пушкина, Тютчева, Толстого. Я занимался русской словесностью, а это иногда больше, чем театр.

– В дни 200 – летия Тютчева Вам даже вручили юбилейную Золотую Тютчевскую медаль…