Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

– И этой медалью я очень горжусь. Я всю жизнь люблю Тютчева. Если в молодости и отдаешь предпочтение Пушкину, то с годами начинаешь ценить в Тютчеве вещи, которые раньше проходили мимо: поразительную линию созерцательного наслаждения жизнью. Из русских поэтов она мало кому давалась:

Как хорошо ты, о море ночное, —
Здесь лучезарно, там сизо – темно…
В лунном сиянии, словно живое,
Ходит, и дышит, и блещет оно…

– После того как Иван Семенович Козловский услышал Вашу «Пушкинскую программу», он, говорят, написал Вам длинное письмо.

– С Козловским мы общались много лет, он очень любил Театр Вахтангова. В те годы театр был на невиданной высоте и по актерскому составу, и по культуре, которую он сохранял, и по вкусу, о котором сегодня можно только мечтать, как о чем – то неосуществимом. Иван Семенович отмечал с нами абсолютно все юбилеи. Каждый раз обязательно выходил на сцену поздравить и пел для нас. В течение двадцати лет был обязателен ритуал: как только Юлия Борисова преподносила ему цветы от театра, он подхватывал ее на руки, торжественно нес к оркестровой яме и аккуратно ставил на сцену. И каждый раз мы замирали: «Все! Катастрофа!»

На праздновании 90 – летия Ивана Семеновича в Большом Театре Юлия Борисова сказала: «Вася, он ведь опять выкинет свой номер. Я Вас прошу быть рядом». Так оно и случилось. Козловский поначалу смирно сидел в глубине сцены, потом, когда появилась Борисова с букетом, встал, поцеловал ручку и – раз! – молниеносным движением подхватил ее на руки. Она вскрикнула. Я кинулся ему помогать, а он: «Отстаньте, Вася!» Донес до нужного места и спокойно поставил на ноги. Это было замеча – а – а – тельно!

А что касается «Пушкинской программы», то после того как ее показали по телевидению, я получил от Козловского письмо, в котором он самыми высокими словами оценивает ее, говорит, как, мол, это хорошо, что я увлечен Пушкиным, как это полезно для страны и для актера. И еще о том, что немногие актеры умеют правильно читать Пушкина… Спустя время поздравил меня с днем рождения другим письмом, где был нарисован нотный стан, написаны ноты, в которых, признаюсь, я не разбираюсь, и под ними текст: «Сейте разумное, доброе, вечное…»

– Об умении правильно читать Пушкина. Помнится, другой Ваш знакомый, поэт Павел Антокольский мнение об этом имел прямо противоположное: мол, поскольку Александр Сергеевич «был африканец», его и читать нужно соответственно – со всей африканской страстью.

– Я пригласил Антокольского в музей Пушкина в Хрущевском переулке послушать большую «Пушкинскую программу». С Павлом Григорьевичем мы познакомились через его жену, Зою Константиновну Бажанову, которая была моим преподавателем в Щукинском училище. Мы ставили с ней «Сверчок на печи» Диккенса – ни больше ни меньше. Антокольский пришел, послушал, как я читаю в традициях Глинки: «Я по – о – мню чу – у – дное мгновенье…» (от музыки уйти было невозможно), а после программы ворвался ко мне и закричал: «Вася, Вы сошли с ума! Разве так можно читать? Что Вы слушаете Глинку? Он ничего не понимает. Пушкин – африканец, он – Везувий. Как же можно выпевать: «Я – я – я по – о – мню…»? Надо: «Я!!! Помню!!! Чудное!!! Мгновенье!!! Передо мной явилась!!! Ты!!!»… Поначалу я опешил, а потом, выступая с той же программой в зале имени Чайковского, попробовал… Была овация! Настоящая буря! Я позвонил Антокольскому и говорю: «Павел Григорьевич, это фантастика!» А он: «Я и не сомневался. Я же понимаю, как надо, а вот Глинка ничего не понимает!»

– Эта история для Вашей будущей книги «Летят за днями дни»…

– Она там есть. 20 лет назад вышла моя первая книга «Счастливые встречи». Теперь пишу о новом периоде жизни. Появились новые работы и в театре, и в кинематографе, да и в жизни страны произошло много такого, о чем хотелось бы высказаться. Например, о том, как за какой–то десяток лет многие, казалось бы, незыблемые ценности быстренько поменялись на прямо противоположные. А самое болезненное – наблюдать, как на твоих глазах менялись люди, как они мгновенно продавали, предавали, приспосабливались, забывали о вещах вечных, о душе, о совести… Как стали многое оправдывать необходимостью преобразований, по формуле: «Мы навяжем вам счастье, вы обязательно будете счастливы!» То есть делали то, что в свое время делали большевики.

– Про будущую книгу воспоминаний – понятно. А вот такая трепетная любовь к поэтическому слову не способствует…

– Нет, не способствует. Я слишком люблю хорошую поэзию, чтобы заниматься графоманством.

– Вы говорите, что в вашем театре были разные периоды. А нынешний как охарактеризуете?

– Я думаю, что театр сегодня переживает не лучшие времена, впрочем, как и другие театры.

– Да, ведущее место Театр имени Вахтангова сегодня не занимает.