Я! Помню! Чудное! Мгновенье!.. Вместо мемуаров

– Да, все очень цивилизованно. Представьте, кинокомпания из Гонконга нашла меня аж через какое – то японское общество, которое знает обо мне все и даже номер моего нового телефона, который есть только у самых близких мне людей.

– Кто хочет, тот всегда найдет…

– У Вас, Ира, получилась строчка для шлягера. Знаете, мы с композитором Константином Орбеляном написали много лет назад, как теперь говорят, хит. Припев был такой: «Галисес, галисес»… Ты идешь!.. Песенку весело ты несешь…»

– «Галисес» в переводе с армянского и означает «Ты идешь»…

– Ну да, а люди воспринимали это как имя нарицательное. Я эти слова и оставил на армянском, как Бунин, в Песне о Гайaвате, где то и дело индейские слова мелькают. Все рестораны России по ней с ума сходили, из окон домов, из автомобилей неслась…

– А как называется последняя Ваша песня?

– «Ода Калифорнии». Это тоже наша с Михаилом Маргулисом совместная песня.

– Вот как, «Ода»?..

– Ну, она, конечно не совсем ода, это лирическая песня, но так называется.

– Вы знаете современную русскую песню?

– В какой – то мере, и это что – то невероятное: «Поцелуй меня везде, я ведь взрослая уже». Полный разгул дерьма, повреждающего детские души. Я понимаю, обществу не до этого. Но и до этого должно быть, потому что песня – очень важная часть человеческого общения, культуры.

– Из тех композиторов, с которыми Вы сотрудничали, никто не разыскал Вас в Америке, чтобы попросить стихи для песни?

– Евгений Дога, с которым мы часто общаемся, рассказывал, что, когда он сейчас предлагает куда – то песню, в том числе и нашу с ним, ему отвечают: «Это хорошо, но не в нашем формате».

– То есть, в переводе на общепонятный язык – «Это – полный отстой»?

– Да. Но дело еще и в том, что сегодня за все и всем надо платить, в том числе и редактору. Все стоит немалых денег. А Дога, Тухманов, Журбин приветствуются разве что на канале «Культура». Для всех остальных они – не в формате. Я много раз пытался говорить в печати о том, что сейчас творят с песней…

– А помните, как Вы расправились с непомерными гонорарами поэта – песенника Леонида Дербенева? Говорят, что после одного вашего пламенного выступления сверху даже спустили распоряжение «урезать» гонорары авторам.

– Нет, на самом деле ничего никому не урезали. А в сегодняшней российской действительности названные мной суммы и вовсе покажутся смехотворными. Но я говорил не только о Дербеневе. Я говорил о том, что такие как Дербенев по сути своей не поэты, они – часть песенной индустрии, явления, из которого выросло то сегодняшнее песенное дерьмо, которое было процитировано выше. А вот, скажем, Михаил Исаковский – да, выдающийся поэт, и его «Враги сожгли родную хату» – песенный шедевр.

– С песнями разобрались. А как называется последнее из написанных стихотворений?

– «Русский дворянин». Оно написано в начале этого года и посвящено Бунину.

– Почему Бунину?

– Не знаю, вдруг возникло такое вот чувство… Думал о нем, перечитывая какие – то вещи. Листал «Антологию русской поэзии ХХ века». И написалось как – то легко и быстро. Бунин был невероятно впечатлительный человек, даже сверх впечатлительный. Лик смерти (в том числе и собственной) шел с ним рука об руку по жизни. И он очень точно выразил состояние ухода дворянства. Он и хотел поверить в «Божье дыхание» и колебался. Поэзия в прозе и проза в стихах – в его собраниях сочинений (редкое дело) печатались вместе. У прозы Бунина есть осанка, парчовая осанка. Удивительно: он был человеком с большим чувством юмора, нет, это была не желчь, как полагали некоторые, а замечательный юмор. В ранних вещах я нахожу его много – это свежая живая проза, а в поздние свои произведения он юмор не впускал. Почему – не знаю.

Однажды у меня случилась удивительная ночь с Константином Симоновым. Вы знаете его родственные связи?

– Да, конечно…

– Отец – Михаил Симонов, офицер царского Генштаба, армянин, мать – урожденная Шаховская. Сына назвали Кирилл. Букву «р» он не выговаривал и потому сменил имя на более доступное ему – Константин. Я с ним встречался только один раз в 1964 году, когда отмечали 50 – летие Марка Фрадкина. Симонов, Долматовский и я выступали на вечере в Московском доме композиторов. Мне тогда очень хотелось сказать Симонову, что название его романа «Живые и мертвые» – неудачное, что его герои были не мертвые и значительно правильнее было бы назвать книгу «Во имя живых и павших» – «Во имя…» как и «Во имя Бога». Не сказал. Симонов всю ночь в кабинете Фрадкина читал стихи, и такое у него, знаете ли, сердце оказалось человеческое, даже детское, я не ожидал. А стихи те потом, сколько ни искал, нигде не нашел. Я тоже ему в ту ночь читал много стихов. А потом, зная, что после войны он ездил в Париж уговаривать Бунина вернуться в Россию (Сталин через Молотова так распорядился) попросил рассказать об этом. И Симонов подробно описал ту поездку, бледные глаза Веры Николаевны, жены Бунина…

– Бледные?