– У меня сейчас действительно много овальных холстов – они появились в результате какой – то внутренней усталости от четырех углов по девяносто градусов, с которыми постоянно приходилось иметь дело. «Отрезав» их у прямоугольника, я и получил эту форму. Все дальнейшие смысловые нагрузки, ассоциации пришли потом, да и они в общем необязательны. Главное, что он помог мне почувствовать новый уровень свободы (от себя самого в первую очередь). Это стихотворение мне знакомо и мне потом многократно его цитировали, но я умудрился о нем ни разу не вспомнить, когда впервые взялся за эту форму. Наверное, просто не чувствую в нем связи с собой.
– Это стихотворение вызвало тогда любопытный ответ молодого Наума Коржавина:
– А вот Коржавин мне гораздо ближе. Это тем более интересно, что он в юности был дружен с моей бабушкой Прасковьей Алексеевной Рыбниковой (Бубновой) – мамой моей мамы, бывал в нашем доме на Полянке. Я очень люблю такие неожиданные повороты истории.
– Средняя Азия и мир Италии. Такие разные и такие близкие тебе, как художнику. А, может, для тебя они абсолютно созвучны?
– Как – то мы с отцом вместе отправились в Италию (для него это было впервые), спустились по трапу в венецианском аэропорту Марко Поло. Вдохнув раскаленный воздух июльского вечера, поглядев на свечки тополей и синеющие на горизонте горы, Александр Александрович дал высшую оценку: «Как в Средней Азии». Есть, безусловно, что – то общее в особом освещении, в колорите неба, особенно на юге. Именно созвучия, а не совпадения, своего рода «рифмы». Хотя, конечно, Средняя Азия – это земля старших Волковых, для меня она скорее «пространство легенды» – большой семейной истории.
Часть третья
«И выросли они, войны не зная…»
Миндаугас Карбаускис.
Шутник Карбаускис или интервью для моей бабушки
Он – едва ли не самый модный на сегодняшний день в столице молодой режиссер, – написала я во вступлении к беседе (поставил в Москве пять спектаклей: «Русалка», «Геда Габлер», «Долгий рождественский обед», «Старосветские помещики», «Лицедей») и подумала, что, прочитав эти слова, Карбаускис взъерепенится, а может, вздохнет от досады и неловкости. С его – то нелюбовью, даже ненавистью к пустозвонству! Тем не менее это была правда. О трех спектаклях, поставленных им в 2002 году (именно к этому времени относился наш с ним разговор), уже были напечатаны десятки весьма пристрастных статей и рецензий. Спектакль «Лицедей» прошел в «Табакерке» с абсолютным аншлагом. А ведь это – пьеса Томаса Бернхарда, монологичная, занудная, и, по всеобщему признанию, малопригодная для полноценного «романа с подмостками»… Я тогда еще не знала, что…
– Ничего о себе такого не расскажу. И не собираюсь, – заявил Карбаускис при первой встрече сразу же, с порога. – Мне интереснее и ближе: простой вопрос – лаконичный ответ.
– А пришли тогда на встречу зачем?
– А пришел потому… Просто подумал, что скоро так совсем распугаю людей. Внимания ко мне проявляют много, а я его отсекаю. Но везде нужна мера.
– И в чем мера в данном случае?
– Наверное, иногда надо что – то и отдавать. И перед бабушкой есть обязанности. Надо же ей что – то показать соседям – журнал, например, где обо мне говорится. Хотя я никакого удовольствия от такого эксгибиционизма не получаю.
– Если Вам совсем не хочется говорить о своей жизни, то, может, поговорим о профессии?
– Моя профессия – это и есть я.
– Тогда – поехали. Вы поставили «Старосветских помещиков» в МХАТе. Почему именно на эту повесть пал выбор?
– На первом курсе ГИТИСа я уже работал над «Старосветскими помещиками». Замысел остался не доведенным до конца, но потом часто вспоминалось. Захотелось завершить дело. И тут пригласил Олег Павлович Табаков и сказал, что у меня есть возможность поставить два (!) спектакля.
– Вот так и сложилась карьера режиссера? Ведь начали – то с актерства, потом оставили сцену и… Решили, что теперь вот будете ставить спектакли?
– Я не
– Хорошо. Вы решили попробовать…
– Абсолютно без всякой веры в то, что из этого когда – нибудь что – то получится. Был уверен, что занятия режиссурой закончатся так же, как мое актерство.