Читаем Я решил стать женщиной полностью

- По телевизору показывали. Красотка! Не совсем, конечно, молодая, но красивая.

- А мы её на приёме где-то видели. Ой, где: не помню уже, - задумалась Гиля. - Вообще, всё уже забывать стала.

- Молодая потому, что за деньги. Блюет каждый день от такого мужа. Как обслюнявит её: хрен старый! - и на эту деталь жизни Арафата у Лёвы было своё мнение. Лев Ефимович опять стал изображать губошлёпа в клетчатой косынке, названной, видимо, в честь его <арафаткой>.

Я хохотала, а Катя с Гилей начали воспитывать некультурного Льва Ефимовича. Я доела последний кусок запеканки, облив её сметаной и щедро посыпав сахаром, - как тут похудеть!? И пошла сытая и довольная к себе в студию.

Вышла из подъезда и повернула тут же под огромную для жилого дома арку с колоннами. Шаги звучно отразились от её сводов, я поежилась и оглянулась. Собственные шаги затихли, я шла уже по тропинке.

Я думала о предстоящей завтрашней съемке, снимать мы должны были рекламу джинсов (агентство , арт-директор Елена Ловен), три картинки для билбордов. Снимем их мы хорошо, и она займет какое-то место, по-моему, второе, на каком-то фестивале или конкурсе, выставляли эти картинки не мы, а само агентство, поэтому я подробностей не помню. Мои ноги по асфальту начала обгонять тень, фонари у Катиного дома отбрасывали такую же от меня, длинная и растянутая большим углом от света, она шла со мной парой уже некоторое время. Появившаяся тень была третьим участником движения и была чужой. Я ускорила шаг, я не хотела оборачиваться и показывать свой страх, но, подходя уже к дому тридцать шесть по улице Зорге, я украдкой повернула голову и: за мной шел тот самый мужик, которого я видела, гуляя час назад с собакой. Теперь я была уверена, что это именно он. Конечно, опять рой мыслей, оправдывающих его присутствие в данный момент и в данном месте: <Живет он рядом: Какое моё дело?> Но такие совпадения в пространстве и времени выглядели подозрительными и пугали меня. Что мне надо было делать? Кричать? На меня ещё никто не напал: Я ускорила шаг, я почти бежала, и мне не было уже стыдно за это. Такие хорошие, тени разбежались - испугались темноты. Впереди был свет улицы Зорге, и впереди был самый опасный участок перед ним, торец дома №36 не имел окон, значит, не имел свидетелей, он как будто специально для совершения преступного действия был окружен деревьями и кустами. Пистолет!!! Любименький, я совсем про тебя забыла. Я нащупала тяжесть в кармане и сунула туда руку, - самое приятное рукопожатие за последние годы, холодное, жесткое, углами, но до чего успокаивающее и приятное. Я быстро проскочила по тропинке, вот он ещё один шаг перед освещенным тротуаром, и тут же за дорогой студия. Слава Богу, дошла! На затылке движение воздуха, я инстинктивно нагнулась и попыталась отскочить в сторону, удар: голова загудела, плечо и руку, как будто ударило током: И боль: Я смогла завершить начатое движение и сделала этот бросок вперед: Я повернулась и узнала, кто меня пас все эти дни. Передо мной с обрубком трубы стоял Шамиль - друг Усума. Прописка, еб её мать! Меня хотели убить всего лишь ради прописки. Всё остальное - замедленное кино. Мы стояли друг против друга, стояли всего лишь мгновение, но я успела обдумать и оценить всё. Кроме боли в затылке и в плече, по сердцу резанула другая боль - причастна ли к этому Маша? Любить и потом убивать друг друга: Что тогда делать? Убивать её? Сажать? А Лиза? Не смогу сделать ни того, ни другого. Ебанные чурки! Свои движения мы начали одновременно, он взмахнул трубой и выбросил левую ногу для прыжка: Я, как когда-то в метро, спокойно достала револьвер и нажала курок - выстрел, вспышка, грохот: Труба вылетела из его рук и упала, покатилась рядом со мной. Он схватился за лицо, чуть согнулся и также, как и тот метрополитеновский парень, стал раскачиваться. Проехала машина: не остановилась, свернула под мост. Я взглянула на окна: где-то был свет, но никто не выглядывает, всем по хую, все привыкли, хоть перестреляй тут всех, никому нет дела. Я подошла к Шамилю.

- Шамильчик! Извини, дорогой! Ну что ты: Шамильчик, давай помогу, открой лицо, глаза целы?

Шамильчик был ещё в шоке. Он закрывал лицо руками, как будто пытаясь выдавить свои глаза, и продолжал раскачиваться.

- Шамильчик, - продолжила я его уговаривать. - Давай, открывай лицо, посмотрим, что с твоими глазами и пойдем их промоем. И я тебя отвезу в больницу.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 знаменитых отечественных художников
100 знаменитых отечественных художников

«Люди, о которых идет речь в этой книге, видели мир не так, как другие. И говорили о нем без слов – цветом, образом, колоритом, выражая с помощью этих средств изобразительного искусства свои мысли, чувства, ощущения и переживания.Искусство знаменитых мастеров чрезвычайно напряженно, сложно, нередко противоречиво, а порой и драматично, как и само время, в которое они творили. Ведь различные события в истории человечества – глобальные общественные катаклизмы, революции, перевороты, мировые войны – изменяли представления о мире и человеке в нем, вызывали переоценку нравственных позиций и эстетических ценностей. Все это не могло не отразиться на путях развития изобразительного искусства ибо, как тонко подметил поэт М. Волошин, "художники – глаза человечества".В творчестве мастеров прошедших эпох – от Средневековья и Возрождения до наших дней – чередовалось, сменяя друг друга, немало художественных направлений. И авторы книги, отбирая перечень знаменитых художников, стремились показать представителей различных направлений и течений в искусстве. Каждое из них имеет право на жизнь, являясь выражением творческого поиска, экспериментов в области формы, сюжета, цветового, композиционного и пространственного решения произведений искусства…»

Илья Яковлевич Вагман , Мария Щербак

Биографии и Мемуары
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное