Я - твое поражение (СИ)

Находясь снизу, отдал мне лидирующую роль. Временами, тебе, как и всякому человеку, хотелось безумств в постели, любя, я соглашался на них, находя и для себя нечто интересное. Приподнимая меня за бёдра, ты настолько хорошо имитировал скачку, что «всадник» под конец сильно выдохся, с трудом удерживая на макушке твой шлем, упёрся рукой в грудь «коня», и поразился, насколько ты правильно рассчитал силы и сберёг дыхание для финального рывка. В отличие от меня, упавшего тебе на плечи, и запросившего пощады.

— Люблю, люблю… — только и мог шептать в своё оправдание, целуясь, как бешеный.

Утром нас едва добудились. Занимался рассвет, когда мы наконец расцепили объятья и пришло время надевать доспехи.

— Гефестион, ты останешься в лагере. Прости, но ты сильно устал и не сможешь сражаться в полную силу.

— Не позорь меня перед македонцами, Александр! Все и так считают, что я пользуюсь особым твоим расположением!

— Так и есть, филэ, так оно и есть.

Не желая препираться, ты вышел упругим шагом из палатки, наказав телохранителям никуда меня не выпускать.

— Великолепно!

От злости я уселся за твой стол, на котором ещё лежали нераспечатанные письма и принялся их читать, не сильно вникая в смысл. Несколько посланий было от матери. Движимый ревнивым любопытством, я развернул первое из них. Олимпиада упрекала тебя в мягкотелости, по отношению к врагам семьи, в нежелании видеть серьёзную опасность, грозившую не только твоей будущности, как царя, но и жизни. Проведя почти полгода во дворце, я смог составить некоторое мнение о царице Олимпиаде. Она была необыкновенно горда, самонадеянна и, как следствие, по-женски сварлива. Ни одна служанка не избежала её злобных коготков, пощёчин и обвинений в несуществующих проступках. Не раз и не два я видел синяки на лицах девушек, проплешины от выдранных волос, царапины на лицах. Если кого-то хотели наказать, то пугали отсылкой к «эпирский ведьме». Именно так называли твою мать между собой слуги. Я держал в руках её письма, предназначенные только тебе, вчитываясь в неровные прыгающие строки. В ворохе придворных сплетен и жалоб на изменника Антипатра, искал полезные мне сведения.

« …не доверяй никому. Особенно тем, кто был никем, а сейчас занимает высокое место возле тебя. Помни: за львом всегда следуют гиены. Ничего, если они будут драться за остатки твоих трапез, если будут тявкать и ползать на брюхе перед тобой. О мой божественный сын, позволь им это! Хуже, если один из щенков слишком близко подойдёт к величественному льву и попытается обмануть его доверие. Я говорю о Гефестионе. Его шакалья природа известна многим, и то, что ты допускаешь его на ложе и делишься тайнами, о которых мне неведомо, позорит наш род, мой Александр. Как мать, я хочу тебя предостеречь! Шлюхам место на улице…»

За палаткой раздались шаги, я быстро отбросил письмо в ворох иной корреспонденции. Прислушиваясь к шорохам, сел, сцепив пальцы в замок. Стараясь унять участившееся от незаслуженных оскорблений дыхание. Несомненно, Олимпиада сделает всё, чтобы разлучить нас, и здесь я должен быть начеку, я должен знать всё, что она замышляет против меня! Как этого добиться? Ответ прост, если я, как утверждает эпирская ведьма, шакал, то пусть будет готова к уловкам хитрого зверя. Я буду вилять хвостом и ластиться, заставлю врага поверить в мою слабость, и когда бдительность его будет усыплена, разорву ему горло!

Приняв решение, я успокоился, возвращаясь к тайным посланиям, больше не возмущался, эмоции оставили меня, поглощая информацию, запоминал каждый знак, каждый факт, который может пригодиться в дальнейшем. Через два часа со всеми письмами было покончено. Ты можешь упрекнуть меня в подлости, но я любил и собирался драться за свою любовь всеми доступными средствами. Думая о тебе, возжёг лавровые листья и смолу кедра. По палатке поплыл благовонный дым. Опустившись перед походным алтарем с фигурками Зевса и Диониса, погрузился в сосредоточенную молитву.

Представляя, как ты сейчас сражаешься на стене крепости, возносил горячие просьбы к самому подножию Олимпа. Одновременно ужасаясь от мысли, что тебя могут убить.

— Не смей рисковать собой! — отчаянно шептал я в дурмане курящейся смолы. — Ты нужен мне! Только мне! Вернись, Александр!

И ты пришёл, просто пришёл и тяжело сел на раскладной стульчик, коих было во множестве в палатке. Панцирь, с несколькими свежими вмятинами, лицо в грязи и только глаза: смеющиеся, торжествующие. В радостном томлении, я подполз к тебе и обнял ноги.

— Александр, никогда, слышишь, никогда не ходи в бой без меня! Я рехнусь от неизвестности!

Ты обнял за плечи, прижал к себе, вздохнув, устало снял шлем. Отложив его в сторону, чтобы не мешал целоваться, когда горячими прикосновениями губ, принялся успокаивать меня. Обвив потную шею руками, я возвращал ласки, не смущаясь грязью и кровью.

— Александр, позволь снять твои доспехи.

— Не время отдыхать, Гефестион! Я забежал ненадолго, чтобы забрать тебя и вместе отпраздновать нашу победу.

— Твою победу, любимый!