Читаем Ядовито-розовая ручная граната (СИ) полностью

Господи, это была слишком рискованная мысль, чтобы на ней задерживаться. Любить Шерлока Холмса – да само по себе это означало напрашиваться на неминуемую катастрофу. Однако эта идея все чаще и чаще за последние несколько месяцев всплывала в его мозгу. Поначалу, с самой первой встречи, его пленили гениальность Шерлока и его внешность. Однако после того, как Шерлок отбросил эту возможность несколькими точно подобранными словами (на удивление тактичными, хотя сам Джон осознал это много позже), он позволил мысли о том, чтобы забраться к Шерлоку в постель, ускользнуть, забыться и появляться вновь лишь в редких случайных фантазиях.

Однако где-то по дороге его чувства изменились, подвергнувшись каким-то невероятным метаморфозам. Не играло роли, что они с Шерлоком никогда не состояли в интимных отношениях, вне зависимости от того, что все вокруг думали обратное. Как будто луч вожделения прошел сквозь призму дружбы и, преломившись, с другой стороны оказался Вот Этим. И Джон не был уверен, какое Этому дать определение. Шерлок Холмс умудрился стать единственным важнейшим человеком в жизни Джона, и последний вовсе не был убежден, считать ли случившееся самым лучшим или самым трагичным событием из всех, что с ним происходили.

Он раздраженно выдохнул и вновь бросил взгляд на Шерлока, пока мысли его следовали по накатанной дорожке. У него никогда не было такого друга как Шерлок. Никто никогда не заполнял своим присутствием его жизнь так всецело, не заставлял его ощущать, словно все остальное вокруг вторично по сравнению с ними двумя – будто Джон и Шерлок будут существовать, даже если весь остальной мир разлетится в клочья.

- К черту все, - пробормотал он, положил книгу и поднялся на ноги, потягиваясь и направляясь к камину, чтобы раздуть огонь. Угольки обещающе тлели, и пламя заплясало вокруг новых поленьев, что Джон положил на решетку; его веселый треск был самим определением уюта на Бейкер-стрит.

С трудом Джон опустился на пол у очага. Кочерга тяжелым весом лежала в его руке, пока он смотрел невидящим взглядом на прирученный огонь и на темные тени трубы над ним. Правда была в том, что он больше не знал, что же обо всем этом думать. Если бы это был кто-то другой, любой другой человек во всем мире, он просто выложил бы карты на стол – объяснил бы, что чувствует, и спросил бы, есть ли желание попробовать двинуться дальше вдвоем. И даже отказ было бы легче перенести, чем ощущать себя запутавшимся в своей собственной растерянности, словно рыба в сетях.

Но речь шла о Шерлоке, человеке, который рассматривал чувства во всех их проявлениях как слабость и не собирался за это извиняться. Джон не мог себе представить, что друг воспримет хоть что-то из того, что он хотел ему сказать, с интересом или хотя бы с тактом. В лучшем случае он останется равнодушен. В самом худшем случае, Джон подозревал, что потеряет соседа, друга и дом в один момент.

Он выругался себе под нос и без энтузиазма пошевелил поленья на решетке, прежде чем отложить кочергу и подняться на ноги. Легкая тошнота, что он ощутил в глубине желудка, была скорее следствием переживаемых эмоций, а не голода, но время было как раз обеденное, так что он отправился на кухню, проверить, что же осталось в холодильнике.

В том, как же быстро все могло измениться, есть что-то тревожное, размышлял Джон, инспектируя многочисленные упаковки. Еще неделю назад он был вполне доволен возможностью продолжать жить дальше, как и всегда, изо всех сил стараясь изгнать из мозга любые фантазии и счастливо оставаться единственным другом Шерлока Холмса. А теперь хватило всего-навсего двадцати четырех часов, и все его надежды рассыпались по полу словно бусы, яркие и блестящие, разорванные простым действием заботы о Шерлоке – нахождением рядом с ним – и осознанием, с какой благодарностью принимается его доброта.

И это заставило сыграть с самим собой злую шутку. Заставило его надеяться, что, возможно, все это время он ошибался, и громкое осуждение Шерлоком таких вещей, как сопереживание, было всего-навсего попыткой спрятать свое собственное эмоциональное нутро.

- Напрасные мечтания, - прошипел Джон сам себе, вытаскивая коробку цыпленка по-тайски с жареным рисом и захлопывая дверцу холодильника.

- Что именно?

Приглушенный шепот Шерлока заставил его подскочить, ресторанная упаковка дернулась в руках, прежде чем он опустил ее на стол и тихо подошел к дивану. Шерлок не сдвинулся с места, но глаза его приоткрылись, слегка дезориентировано глядя в потолок.

- Надеяться, что ты научишься наклеивать этикетки на свои ядовитые эксперименты, - с легкостью солгал Джон, намеренно понижая голос и опускаясь на корточки рядом с Шерлоком. Тот факт, что детектив не разгадал ложь или, по крайне мере, не сказал об этом, сообщил Джону почти все, что ему требовалось знать о текущем состоянии Шерлока. – Я тебя разбудил?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
1984. Скотный двор
1984. Скотный двор

Роман «1984» об опасности тоталитаризма стал одной из самых известных антиутопий XX века, которая стоит в одном ряду с «Мы» Замятина, «О дивный новый мир» Хаксли и «451° по Фаренгейту» Брэдбери.Что будет, если в правящих кругах распространятся идеи фашизма и диктатуры? Каким станет общественный уклад, если власть потребует неуклонного подчинения? К какой катастрофе приведет подобный режим?Повесть-притча «Скотный двор» полна острого сарказма и политической сатиры. Обитатели фермы олицетворяют самые ужасные людские пороки, а сама ферма становится символом тоталитарного общества. Как будут существовать в таком обществе его обитатели – животные, которых поведут на бойню?

Джордж Оруэлл

Классический детектив / Классическая проза / Прочее / Социально-психологическая фантастика / Классическая литература