Яик-Горынович

– За что попал в острог, мил человек? – поинтересовался один из босяков, сосед Пугачева. – По виду гляжу, человек ты мабудь не здешний, на простого мужика не похож… За что сидишь, дядя?

– А страдаю я, братия, по поклепному делу за крест, да за бороду, – кратко ответствовал Емельян, не желая распространятся о настоящих причинах своего заточения. – Придерживаюсь истинной православной веры, с самим игуменом Филаретом, праведником и заступником нашим, знакомство имел. Он обо мне знает.

– А-а, стало быть, ты раскольник, – разочарованно протянул спрашивавший. – Вашего брата тут много обретается, почитай каждый третий.

– Вот и хорошо, будет с кем словом перемолвиться о делах духовных, душеспасительные беседы вести, – сказал Пугачев и, поднявшись с места, расстелил на грязном, заплеванном полу зипун, упал на колени и стал молиться, отвешивая поклоны и истово осеняя себя двуперстым раскольничьим крестом. В свое время он заприметил, как молился игумен Филарет, и сейчас по-обезьяньи его копировал. Когда, окончив молитву, хотел вернуться на свое место, оно было уже занято. Там, развалясь, лежал рябой, нахального вида оборванец с рваными ноздрями и выжженным на лбу клеймом «Вор».

– Тебе чего надо, милейший? Ты почто здесь лег? – сухо осведомился Емельян, внутренне готовясь к драке. Он понимал, что так просто непрошенный визитер не уступит.

– Пшел отсюда, скотина! – презрительно глянул на него клейменый босяк. – Я здесь еще до твоего поселился, место пригрел. На допрос в канцелярию меня выдергивали… А теперь вот пришел.

– Ну и что с того? Коль ушел, значит, место свободное, я и занял, – рассудительно сказал Пугачев. – Ну-ка, освободи нары, почтеннейший, не то тебе худо будет. Не доводи до греха.

– Что, ты меня пужаешь?! Меня? – вскочил на ноги оборванец и кинулся с кулаками на Пугачева.

Тот, недолго думая, заехал неприятелю в зубы. С размаху, что было духу. Оборванец захлебнулся собственным криком и кровью, широко взмахнув руками, упал на пол, но быстро вскочил на ноги и вновь яростно бросился на Пугачева. Изловчившись, врезал тому кулаком под дых, а когда Емельян, глухо охнув, согнулся чуть ли не пополам, ударил сжатыми в замок кистями рук по затылку. На помощь своему из глубины камеры ринулось еще несколько отчаянного вида босяков.

Быть бы Емельяну биту до полусмерти, а то и совсем живота лишиться, если б не яицкие казаки, которых тоже предостаточно было в камере. Видя, что одному ему с бандой острожных головорезов не справиться, Пугачев зычно, на все помещение заголосил:

– Эгей, братцы-станичники, казаков бьют!

Услыхав знакомый призыв, больше дюжины яицких, скучавших перед тем у окна, на самых лучших местах, дружно вскочили на ноги и, засучив рукава теплых зимних чекменей, ринулись на выручку Емельяна. Завязалась короткая отчаянная потасовка. Зарвавшихся босяков оттеснили к самым дверям, кое-кого уложили на пол точными ударами кулаков, кое-кому посчитали зубы, так что их потом пришлось сметать в угол веником. Остальные испуганно разбежались по дальним углам камеры.

Пугачев с благодарностью пожал несколько протянутых рук своих избавителей, назвал свое имя.

– Тю, Емельян Иванов говоришь, Пугач? – весело крикнул один яицкий. – А энто не ты ли квартировал надысь на Таловом умете у Ереминой Курицы, а посля в Яицком городке подговаривал деда Пьянова с казаками в Турцию всем войском утечь? Ты?.. Я много за тебя слышал, пока от старшин по степям скитался.

– Что знаешь, казак, молчи, посля покалякаем, тута не след, – многозначительно промолвил Пугачев, опасаясь, как бы яицкий молодец не припомнил ему самозванства. Вдруг знает он от Дениса Пьянова, что называл себя Емельян Петром Федоровичем Третьим, императором Всероссийским?

Казаки, весело переговариваясь, обсуждая детали произошедшей потасовки с босяками, шумно занимали свои нары. Пригласили к окну и Пугачева.

– Откель будешь, служивый? – спросил его по виду старший казак, степенно оглаживая ладонью седоватую бороду. – Говор у тя не наш, не яицкий. Но по замашкам – казак. Добрый казак, причем. С туркою воевал, небось?

– И с туркою воевал, и с пруссаками, и с чеченцами на Кавказе, – охотно ответствовал Пугачев. – А родом я из слободы Ветки, что в Польше. Так в паспорте записано. Шел на поселение в Синбирск, да вишь, взят был властями по поклепу недоброго человека, крестьянина Филиппова.

– Знаем, слыхали, – сказал старый казак. – В Ветку и наши яицкие многие подались, кто в бегах с прошлого года обретается за бунт в Яицком городке. Там, за границею, в Польше легко под другим именем записаться. Перешел польскую границу и стал враз другим человеком! Был Петров, а превратился в Сидорова, польского уроженца. Ловко придумано!

– А вас за что взяли, дедушка? – почтительно поинтересовался Пугачев.