Яик-Горынович

В Казани по личному распоряжению губернатора фон Брандта Емельяна поместили в так называемые «черные тюрьмы», что в подвалах старой полуразрушенной губернской канцелярии, в Кремле. Пока шла бумага по его делу в Санкт-Петербург, Пугачева стали употреблять в казенные работы, которых было предостаточно в губернской Казани. Город расстраивался не по дням, а по часам, требовалось возводить новые укрепления взамен старых, оказавшихся внутри городской черты. Чтобы арестантам сподручнее было работать, с них днем снимали ручные кандалы, а ножные заменяли на более легкие, не сильно сковывавшие движение.

Пугачев продолжал выдавать себя за страдающего понапрасну раскольника, регулярно молился по вечерам в острожной камере, вел себя тихо, смиренно, и тюремное начальство было им довольно. Ему не запрещалось общаться с местными жителями, приносившими в городской острог милостыню для арестантов.

2

Емельян сдружился в темнице с колодником Парфеном Дружининым, купцом, попавшим под следствие за недостачу казенной соли, которой он торговал, будучи выбран своими коллегами, купцами, целовальником. Он был хоть и не местным казанским уроженцем, но знал здесь многих влиятельных людей из числа раскольников и купцов, а также лиц духовного звания. Однажды, когда в острог пришел в сопровождении слуги, тащившего тяжелый мешок с подношениями, какой-то знатный, в дорогой собольей шубе, человек, Дружинин толкнул Пугачева в бок и многозначительно сообщил:

– Купец Василий Федорович Щолоков, благодетель наш. Никак из Первопрестольной изволили возвратиться. И сразу – к нам, сирым!..

– Щолоков?! – вспомнил Емельян знакомое, слышанное еще от старца Филарета на Иргизе, имя. – Да я же его хорошо знаю, батюшку! Мне об нем самолично отец Филарет обсказывал в бытность мою в его лесном скиту близ слободы Мечетной.

– Тебе и карты в руки, Емельян. Дерзай! – подбодрил его Парфен Дружинин.

Пугачев одним из первых подбежал к купцу Щолокову, подобострастно сдернув с головы драную шапчонку, отвесил поясной поклон.

– Здравствуй, сударь. Не ты ли будешь Василий Федоров, казанский купец, знакомец преподобного отца Филарета?

– Точно я! – удивился Щолоков, с интересом разглядывая кланяющегося колодника. – Откуда ты, мил человек, знаешь игумена?

– Гостил у него в скиту на Иргизе, – охотно ответил Пугачев. – От старца же и о тебе, батюшка, премного наслышан как о благодетеле и заступнике нашем. Не погнушайся, сударь, замолви за меня словечко перед губернским секретарем, чтобы с меня хотя бы железы проклятые сняли. Невмоготу их больше носить: руки и ноги до крови понатер.

– За что в остроге сидишь? – с подозрением спросил купец Щолоков.

– А взят я, отец, по поклепному делу за крест да за бороду, – как всегда заученно соврал Пугачев. Впрочем, для него это была ложь во спасение. – Похлопочи, отец родной, а уж я в долгу не останусь. Ежели на лапу кому в канцелярии сунуть надо, у меня деньги есть. Много денег. Больше трехсот рублей! Они у преподобного старца Филарета на сохранении обретаются. Ты ему только отпиши на Большой Иргиз в слободу Мечетную, так он сразу же их пришлет.

Щолоков пообещал поговорить о нем с начальством, велел слуге выделить Емельяну большой кусок пирога с мясом, две копченые рыбины и жменю медовых пряников на десерт. Прошел дальше на тюремный двор, потчевать других арестантов.

– Василий Федорович ежели что пообещал, слово держит, – сказал Парфен Дружинин. – Жди, Емельян, будет тебе послабление.

– Дай-то Бог! – перекрестился двумя перстами Пугачев.

Вскоре Пугачева вызвали в канцелярию, располагавшуюся в этом же здании, на верху. В который раз допросив, но уже без битья плетьми, зуботычин и мата, сняли ручные кандалы, а на ноги вместо прежних, тяжелых, навесили более легкие цепи. Видать, купец Щолоков постарался. Емельян был искренне ему благодарен и стал на сон грядущий молиться за него. Но, ввиду того что кроме «Отче наш» никаких других молитв не знал, молился своими словами.

Работали они теперь с Дружининым на тюремном дворе, куда их перевели из подвала, выполняя всякие хозяйственные надобности: дров для господ офицеров наколоть, воды принести из колодца для арестантской кухни, белье прачкам помочь отжать, да на веревках развесить. На тяжелые работы за город, на Арское поле, где сооружались военные укрепления, их уже не выводили. А в остроге дел было куда поменьше и легче они были намного. Тоже, видно, постарался Василий Федорович. Иной раз им даже разрешали ходить в ближайшую церковь, просить на паперти милостыню. Как правило, их конвоировали два солдата из свободной смены. Служивые охотно шли в этот наряд: под церковью им тоже кое-что перепадало от сердобольных казанцев. Иной раз и табачком угощали, а то и водочкой.