Яик-Горынович

У солдата жизнь тоже была не сладкая – двадцать пять лет отдай царю-батюшке, либо, как сейчас, царице, и не греши. И весь этот срок – походы, войны, сражения, а в перерывах между кампаниями – бесконечные учения, маневры, парады, жестокая, отупляющая муштра в гарнизонах. За любую провинность – офицерский стек, либо капральский кулак, либо шпицрутены от своих же ребятушек-солдатушек. А в отдаленный пограничный гарнизон пошлют, там тоже не мед: наряды через день, дозоры, бесчисленные экспедиции, усмирения вечно бунтующих мужиков или инородцев, кровавые стычки с разбойниками на больших дорогах, нападения злобных степняков – киргиз-кайсаков, калмыков или башкирцев.

3

Однажды Пугачев с Дружининым кололи дрова во дворе одного из городских присутственных мест. Неподалеку распиливали тяжелые бревна на чурки двое других колодников. Работавших караулили два солдата из острожной команды. Пугачев разговорился с тихим, задумчивым солдатиком, украинцем по фамилии Мищенко.

– Что, брат, давно служишь?

– Десять рокив считай, ох беда, – пожаловался служивый.

– И охота тебе лямку тянуть? – продолжал гнуть свое Пугачев.

– А куды денешься, – пожал плечами Мищенко. – Хошь, не хошь, а служи, коль загребли.

– Так и жизнь вся в солдатчине пройдет, домой стариком возвернешься, – сказал Пугачев.

– Вестимо пройдет, – вздохнув, согласился солдат.

– А ты бечь отсель не пробовал? – осторожно намекнул Пугачев.

– Куда побежишь? – махнул рукой Григорий Мищенко. – Заарестует начальство, еще хуже будет. В острог посадят, как вас. Всю спину батогами обдерут.

– А если б верные люди нашлись, побежал бы? – спросил Пугачев. – Я знаю одного бывалого человека, он обещался дорогу показать на реку Большой Иргиз к раскольникам. Они завсегда беглых у себя укрывают. Можно еще к вам на Украину податься. Там под Гомелем, в Кабаньей слободе, купец один живет, известный раскольник и заступник всех обиженных и за правду страдающих… А нет, так я знаю верный путь на Кавказ, на Терек. Там среди терских казаков у меня много знакомцев есть, приобрел в бытность мою тамошним станичным атаманом.

– Что ж, если б нашелся такой лихой молодец, я бы с ним побежал, – прямо сказал Мищенко. – Да ты, дядька, случаем не врешь насчет человека этого? Кто он?

– А я и есть тот человек, – признался Пугачев и лукаво подмигнул Дружинину. – Вон у Парфена в городе семейство проживает, сын взрослый уже, сказывает… Через него можно кибитку с лошадьми достать и харч на дорогу.

Солдат Мищенко призадумался. Емельян вопросительно уставился на Парфена.

– Это еще обмозговать надо, – неуверенно протянул Дружинин. – Не след этак, с бухты-барахты…

– Так ты подумай, брат, обмозгуй, – согласно кивнул головой Емельян. – Время еще есть, пока твое дело у губернатора будут рассматривать. Да гляди, поспешай думать, не то вынесут приговор – тогда все! Батогов всыпят по первое число, мало не покажется. Кровавой юшкой умоешься. А то и вообще богу душу можно отдать на дыбе, под кнутом у ката.

Парфен Дружинин думал два дня. На третий на острожном дворе прилюдно наказывали кнутом арестанта за какую-то провинность. После тридцати ударов несчастный перестал кричать, лишившись чувств, и пришлось его окатывать водой, которую принес из колодца Дружинин. Он был в этот день дежурным по кухне и таскал воду в котел. После пятидесяти ударов тяжелого ременного кнута спина наказуемого превратилась в бесформенное кровавое месиво, и его, отвязав от столба, волоком потащили в острог два гарнизонных солдата.

Вечером, вернувшись в свою камеру после работы, Парфен Дружинин поманил Пугачева в дальний угол и шепотом дал согласие на побег. Так угнетающе подействовала на него экзекуция.

Глава 20 Разбойники

1

Казачка Варвара Атарова, доехав с крестьянским санным обозом до ближайшей почтовой станции, распрощалась с возчиками и остаток пути до Узеней – двух небольших степных речушек – проделала без попутчиков. Хоть и боязно было одной – в глухой заснеженной степи могли встретиться лихие люди, – но иного выхода не было. Муж ее, яицкий казак Михаил Атаров, был в Оренбурге под следствием, старший сын Евлампий с лета скрывался на Узенях от старшин и карателей генерала Фреймана.

Варвара, оставляя малых ребятишек на попечение свекрови, а детей у нее было всего шесть душ, регулярно навещала находившегося в бегах сына, приносила ему кое-какой провизии, собранной по родственникам и знакомым. Рассказывала последние новости.

Сейчас в Яицком городке только и разговоров было, что о каком-то таинственном заезжем купце Емельяне Пугачеве, поселившемся у отставного казака Пьянова. Соседки рассказывали, что будто бы пообещал купец яицким казакам по 12 рублей на каждую семью для переселения на Кубань к тамошним казакам-некрасовцам, отошедшим под руку турецкого султана. С этой новостью и шла к сыну Варвара Атарова: брать аль нет деньги на переселение, когда от разговоров до дела дойдет, и поедет ли с ними на Кубань сам Евлампий…