Яик-Горынович

– Как не быть жене и детям? – признался Пугачев. – Есть, есть, милая. Супругу Софьей Дмитревной кличут… Детишек трое: сын Трофимка и две дочки – Аграфена и Христинка. Соскучился по ним – страсть! А особливо по жене… – Емельян с намеком подмигнул купчихе и плотоядно заулыбался. – Тебя как увидал: ни дать, ни взять – моя Софьюшка! И обличием такая же, и телесами… Все при тебе… Прям пампушка сдобная!

– Не обломал бы зубья об ту лакомству, – ухмыльнулась купчиха. – И клешни не протягивай, народ смотрит… А в острог к тебе как-нибудь загляну, уговорил. Погляжу на ваше житье-бытье, гостинцев захвачу… Фелицатой меня зовут. Фелицата Евстафьевна.

– А меня Емельян, – запоздало представился Пугачев.

– Прими, мил человек, не побрезгуй, – протянула купчиха Фелицата Пугачеву на прощание серебряный рубль. – Выпей в кабаке за упокой души мово муженька убиенного, Царствие ему Небесное, Ивана Модестовича… Прощевай.

Пугачев только облизнулся, глядя ей вслед, подкинул на ладони монету, спрятал в карман крестьянского драного армяка, в который был наряжен.

– Огонь-баба, не правда, Грицко? – глянул он на солдата Мищенко.

– Да-а, я б такую прижал в укромном углу, не отказался бы! – мечтательно вздохнул служивый. – Почитай уже полгода как бабы не видал… По ночам подпирает – страсть! Хоть на стену лезь… Последней дурочке на церковной паперти рад, ан и ту нельзя – служба, лихоманка ее бери!

– Не сладкая у вас, у солдатушек, жизня, да, – сочувственно покивал головой Емельян, продолжая путь по базару. – Мы, казаки, отвоевали свое – и по домам в станицы… Кто жив, конечное дело, остался. А вам двадцать пять годков солдатскую лямку тянуть. Хошь, не хошь, а надо.

Разговаривая, они вскоре дошли до церкви, в которую валом валил народ разного звания на обеденную службу. Пугачев расположился на ступеньках, ведущих к паперти, нахально растолкав двух нищих калек в изодранном платье и втиснувшись между ними.

– А ну-ка, хлопцы, потеснись, дай место герою Прусской и Турецкой войны!

Рядовой Мищенко остался стоять внизу, почти не смотря за Пугачевым, знал, что сейчас он никуда не уйдет. Побег у них был обговорен на май месяц. Солдату вскоре какой-то подвыпивший мещанин поднес добрую чарку водки, от которой Григорий Мищенко не отказался, а выпил с большим удовольствием. Ему было зябко топтаться на пронзительном мартовском ветру в своем худом солдатском плаще, постукивая ногой о ногу. Башмаки тоже были драные, пропускали влагу и ничуть не грели, а денег на их починку у Мищенко не было.

Глава 22 Ватага разгромлена

1

В конце апреля, когда подсохли после весенней распутицы степные дороги, правительственные войска внезапно нагрянули на Узени. Ватага местного атамана Евлампия Атарова, отчаянно отбиваясь от наседавших солдат и казаков старшинской стороны, спешно ушла в степь, рассыпалась по прибрежным густым плавням и глухим степным буераках. На месте побоища остались убитые и раненые разбойники числом до десяти. Нескольких человек солдаты успели схватить и, связав, отправили под усиленным конвоем в Яицкий городок. Другие сгинули неизвестно куда. В их числе был и беглый казак Денис Пьянов, разыскиваемый правительственной комиссией по делу Пугачева. Раненых солдаты беспощадно добили штыками, землянку разграбили и завалили землей. С победной залихватской песней двинулись дальше к берегу Волги, на поимку остальных смутьянов, ускользнувших из их рук.

Поражение, которое потерпел атаман Атаров, было страшное: с ним осталась жалкая кучка сподвижников, в основном яицких казаков. Погибли пожилой казак Петр Красноштанов, татарин Ахмет, солдат Иван Дегтярев, храбро сражавшиеся на Узенях с карателями. Невесть куда делся Федька Алтынный Глаз. С Атаровым спаслись Ефрем Закладнов, Гришка Рублев и еще человек семь яицких. Унес ноги и крестьянин Тимоха Арзамасец с несколькими мужиками.

Большинство казаков и Тимоха были на лошадях, остальные бежали следом, крепко держась за стремя верховых. Через пару верст шибкой рыси по степному бездорожью менялись местами. Бежали вдоль берега Волги на север, на Иргиз. На безводных астраханский юг дорога была закрыта, там были правительственные команды. Да Евлампий Атаров и сам не хотел уходить далеко от родных мест, чтобы не терять связь с Яицким городком, с матерью Варварой Герасимовной. Надеялся, что все как-нибудь переменится, казаков перестанут угнетать и преследовать, явится наконец в Петербурге высочайший заступник. И жизнь, наконец, войдет в привычную, тихую и спокойную колею.

– Зачем мы идем на Иргиз, Евлампий? – сетовал всю дорогу скакавший рядом с ним молодой горячий казак Гришка Рублев. – Туда каратели в первую очередь нагрянут! Беглым сыск учинять, которых раскольники завсегда по скитам у себя хоронят. На Иргизе у Филарета нынче не спрячешься, оттого как слишком много желающих. А пойдем-ка мы лучше на Терек, к гребенским казакам, там нас сам черт не сыщет!