Японская поэзия серебряного века

Хлещет ливень.
Одинокий фонарь на улице мокнет.
Убогая конструкция покосилась и завалилась набок.
В этой воющей мгле, стенающей, дымной, туманной
белый призрак чьей-то судьбы блуждает
в наглухо запахнутом макинтоше.
Словно жалкий, облезлый коршун,
смотрит он на сизые деревья, сочащиеся влагой,
дрожащие под дождем и ветром
напротив окон какого-то дома.

Листья деревьев поманили его бесчисленными пальцами

и открыли перед ним в грустном дождливом ландшафте
нечто непристойное, леденящее душу.
Он до нитки промок —
тень, плоть, жизнь насквозь пропитались уныньем.
Круговорот бытия,
переселение душ.

Словно адские жернова, что вертят со скрежетом черти,

зимние дни тоскливо катятся друг за другом.
Птицы переселившихся душ в тени песчаных равнин погибли.
Что ж, пока длится угрюмая эта пора,
попробую взгромоздиться на призрачного верблюда
и отправиться в грустное странствие, покачиваясь меж горбами.
Есть ли еще где на свете край столь убогий и дикий?
Толпы престарелых нищих
плетутся за караваном,
словно стервятники, поджидающие добычу.
Грязные черви в этом мире скверны
на выжженной земле копошатся.
О жалкое зрелище!
Повсюду цветы на вытянутых шейках
колышутся чуть заметно.
Не о чем думать… Вот так и вечер настанет…
Ушедшие из жизни от любви и одиночества,
Угасают отчетливые образы, остаются смутные видения.
Куда смотрит петух на флюгере?
На земляном отвале, по которому зимние дни
катятся со скрипом и скрежетом,
ветер кружит опавшие листья сорго.

В экипаже

По дороге в коляске я задремал незаметно.
О прекрасная!
Не тревожь моего забвенья.
Позади фонари шумных городских перекрестков,
позади прохладный сумрак зеленой рощи.
Ароматом моря повеяло издалёка…
«Цок-цок-цок-цок» — цокают копыта.
Не во сне, наяву я гонюсь лишь за явью…
О прекрасная!
Не буди же меня, пока не прибудем
в наш укромный приют, где вишня цветет у застрехи!

Наследственность