Японская поэзия серебряного века

Дом человека, грузно осев на землю,
дремлет, как исполинский паук,
посреди унылой природы, объятой тьмою.
Звери трепещут от страха,
будто им угрожает призрачный демон.
Протяжно, тоскливо они воют:
«У-оо-у, у-аа-у, у-уу!»

Листья кукурузы

шуршат под ветром во мраке.
Тише! Прислушайся!
Слышишь, там, на дороге
вдалеке завывают собаки:
«У-оо-у, у-аа-у, у-уу!»

— Мама, собаки больные?

— Нет, сынок, собаки голодные.
Где-то там, в небе, где смутно
                       брезжит сиянье,
собаки увидели извечного врага —
и древняя-древняя память поколений,
полученная по наследству от диких
                       и жалких предков,
внушает им невыразимый ужас.
Сердца собак сжимаются и бледнеют.
Долго воют они в ночных тенях на дороге:
«У-оо-у, у-аа-у, у-уу!»

— Мама, собаки больные?

— Нет, сынок, собаки голодные.

Песня для мух

Далеко ли уже шагнула весна?
По округе плывет аромат расцветающей вишни.
Детские голоса звенят на холмах и в долинах.
Белые облака висят над горным кряжем.

И вот в сердце моем закипают слезы.

Сердце мое скорбит. Сердце мое ловит солнечные блики,
сиянье детства, озарившее сумрак жизни.
Одиночество растет — разгорается все ярче
зарево страшной тоски и отчаянья.

В уединенной комнате сидя,

любуюсь догорающим в душе закатом —
и мне становится грустно жить на свете.
Я немощен, как сонная зимняя муха.
Жизнь моя бессильно, бесцельно влачится.

В угасающих отсветах весеннего солнца

жизнь моя, притулившись на оконном переплете,
слушает плач сирот, хор несчастных созданий…

Из книги «ДОРОГОЙ ПЕРСИКА И СЛИВЫ»

Дорогой персика и сливы

Из воображаемых диалогов с Лаоцзы[148]

О мудрец! Твоему Пути я хочу причаститься!
Далеко еще до цветущих садов селенья,
но в тумане уже слышны голоса петухов, телят мычанье.
О премудрый святой! Поведай мне свою Правду!
Абрикосы в цвету. Пасмурная погода.
Из дому уйдя, какую науку познал я?
Юность растрачена впустую.
Любовь, слава, мечты на ивовом плетне высохли и увяли.
О великий мудрец!
Солнце еще высоко стоит над проселком.
Издалека от деревни к деревне несется
песня девушек, сидящих за ткацким станом.
О великий мудрец! Почему мне Путь не укажешь?
Может быть, ты молчишь средь призрачных смутных видений
в этом щедром краю цветущего персика и сливы
оттого, что всегда устремлен к сокровенной сути,
в глубину сознанья, что не передать словами.
В полдень ты, должно быть, приходишь в деревню,
присаживаешься на кухне в крестьянском доме…
О великий мудрец! Твой путь одинок и печален.
Мы расстались — никогда уж, наверно,
мне шагов твоих вдалеке не услышать.
Скорбь моя велика, но в горькую эту годину
мне из жизни уйти еще не дано, о Учитель!