Язык и идеология: Критика идеалистических концепций функционирования и развития языка

Представление о норме лежит, таким образом, в основе современных споров по вопросам языкового планирования в развивающихся странах. Отрицая необходимость и возможность выработки местных норм западных языков, закрепляющих новые формы выражения, одни лингвисты игнорируют исторические реальности и объективно оказываются на позициях идеализма, другие предлагают учитывать все изменения в языке, ибо последний является живой системой, функционирование которой обусловлено ее социальной природой. Эта точка зрения близка диалектико-материалистическому пониманию языка. Вместе с тем и ей присуща определенная ограниченность. Оказывается, учет всех изменений, которые проявляют тенденцию к закреплению в маргинальных разновидностях конкретного языка, нужен лишь для того, чтобы путем сопоставления их с аналогичными фактами центральной разновидности языка добиваться корректирования первых и наилучшим образом способствовать усвоению последних, в частности в школьном обучении (см.: Calvet, 1978, 42). Следовательно, в вопросах преподавания бывших колониальных языков все представители западной социолингвистики сходятся во мнении, отдавая предпочтение центральноязыковой норме. Создается впечатление, что расхождение во взглядах на проблему вариативности языков бывших метрополий носят тактический характер при общности стратегических целей – сохранить западные языки, обслуживающие развивающиеся страны, в неизменном виде, устранить из них всякую национальную специфику.

Один из выводов, который делается из рассуждений о норме преподавания, например, французского языка в Африке, состоит в том, что боязнь всякого отклонения от нормы (центральноязыковой) может возникнуть только тогда, когда эта норма будет воспринята, а для этого необходимо вызвать «сравнительное размышление» над фактами отклонений французского языка Африки от нормы, что позволит обучающимся глубже понять механизмы языковой системы (см.: Blondé, 1977).

Заметим, что при всей специфике маргинальных разновидностей конкретного языка, вызванной неравномерностью его развития в разных социально-исторических условиях, культурной разобщенностью народов, на нем говорящих, и другими факторами, она, как правило, не достигает того предела, который свидетельствует о зарождении новой языковой системы. В современную эпоху этому препятствует целый ряд объективных причин: бурное развитие средств массовой коммуникации (кино, радио, телевидение и др.), международное разделение труда и система сложившихся экономических связей и т.д. Все это создает предпосылки для взаимодействия как языков, так и отдельных их разновидностей. Напротив, объективные предпосылки для глубокой дифференциации литературного языка в зависимости от ареала отсутствуют. Становление местных вариантов литературного языка проходит в сложном переплетении центральных и маргинальных форм выражения, постоянно меняющих свой статус. Суть вопроса в том, оправдано ли повышение статуса маргинальных форм до уровня литературных и можно ли искусственно затормозить этот процесс. Такое повышение невозможно, если предположить, что для множества реальных вариантов общего языка существует единая норма как некий абстрактный эталон, регламентирующий все реализации данной системы. По мнению абсолютного большинства социолингвистов Запада, роль эталона должна быть отведена центральноязыковой (метропольной) норме.

В поддержку этой точки зрения можно сослаться на схему соотношения между системой языка, его нормой и речью, которую предложил Е. Косериу, расположивший понятие нормы в середине ряда «язык – речь» (см.: Coseriu, 1952). Однако предложенная схема, не противоречащая в принципе функциональной характеристике нормы как одного из контекстов, противоречит реальной картине функционирования полинациональных языков, показывая, что множество речевых контекстов оказывается в автономном, независимом положении по отношению к искусственной норме, т.е. фактически за ее пределами. Неизбежно и естественно в этом случае создание региональных норм для функционирующих вариантов языка, т.е. разрушение искусственной схемы «язык – норма – речь», и установление единственно возможной: «язык – речь – норма» (см.: Степанов, 1966, 226 – 235; Скрелина, 1977, 113).