Идеально другие. Художники о шестидесятых

— Александр Давыдович! Не нервничайте, мы через 15 минут будем.

Мои гэбэшники.

— Я через 15 секунд ломаю стекло.

Меня пропустили, я был страшно злой, не только передал, но и пресс-конференцию устроил. А когда уехал, по дороге у меня сочинилось стихотворение с номерами машин, которые за мной ездят. И я из дому позвонил в газету «Крисчен сайенс монитор», куда хотел отдать подборку моих стихов: «Могу завтра привезти» — и знаю, что слушают.

— Привозите, потому что мы собираемся отправлять уже в Америку.

— Мы вас встретим внизу.

— Не надо.

— Но вас опять заберут.

— Пусть забирают!

И мы поехали втроем: художник Виньковецкий, который потом покончил с собой в Америке, Юра Жарких и я. Подъехали, и мы с Жарких пошли. Договорились, если забирают меня, Жарких возвращается в машину, едет ко мне и обзванивает журналистов. Если нас обоих забирают, Виньковецкий возвращается домой и звонит журналистам. Мы идем, выходит тот же мильтон. Я за паспортом, он отдает честь: «Не надо, проходите!» Юра говорит: «Ну и натренировал ты их!»

Ваша жизнь читается как авантюрный роман. Амальрик писал о себе как об офицере связи между диссидентами и корреспондентами, вы стали таким связным для художников, а для многих и окном в мир. А ведь могли бы и посадить — слишком вы шумный, неудобный. Наверное, комитету было удобно следить за вашей квартирой — в богеме всегда полно стукачей.

Конечно, если им дадут приказ меня убить, они б убили, но им не дан приказ, ни арестовать, ни убить еще пока. И непонятно, что делать с человеком. А я им объяснял на Лубянке: «Я вас не боюсь и не боюсь смерти, а что вы можете сделать еще? Вы расстреляли моего дядю, посадили мою тетю, я вас не боюсь, потому что не боюсь смерти». И до определенного момента они меня не трогали. Но в декабре ко мне ворвались утром шесть гэбистов и двое понятых, и начался обыск. «Ищем валюту и золото». Висел портрет Солженицына. «Антисемит, зачем вы его повесили!» Хотят снять. «Не трогайте, это не ваше дело! Вы же не это ищете». Самое интересное, что я спрятал тетрадь, где были имена людей, которые могли пострадать. Они достали эту тетрадь, но не взяли. И меня увезли на Лубянку, где обвинили в спекуляции антисоветской литературой. А показания дал человек, которому я рекомендацию дал в профком литераторов, в секцию переводов и которому много раз звонил. Жена говорила, что он в командировке, в Киргизии, а на самом деле он сидел — он был книжным спекулянтом, я у него покупал альбомы по искусству. И он дал показания, что я ему 8 октября продал «Архипелаг ГУЛАГ» и Авторханова. И я стал смеяться. «Что вы смеетесь?» — «Потому что две недели в это время я был в Тбилиси и около тысячи человек могут это подтвердить». Они мне донос показали, подпись прикрыли. Я сразу догадался и говорю: «Трешин?» Они молчат. Ясно.

Один день допросы, меня отпустили.

— Советуйтесь с Рабиным, но сидеть вам, а не Рабину.

Второй день допросы. А еще до этого меня забирали и сделали мне предостережение, которое напечатали в газете. Там указывалось, что если меня предостерегли, а я продолжаю тем же заниматься, то это утяжелит мою вину. Я собрал пресс-конференцию и сообщил то, о чем они даже не слышали. И вот он намекает:

— Вас предостерегали, а вы продолжаете, вам лучше бы уехать!

— Не хочу я уезжать: моя страна, уезжайте сами!

— Подумайте до понедельника!

Я устроил в субботу выставку протеста, а вечером в воскресенье — вечер своей же антисоветской поэзии. Сидела гэбэшница из Союза писателей. Рабин с Тупицыным сидели и говорили: «Это нельзя, чересчур антисоветское!» Но нужно сказать, что американское посольство меня очень поддержало. На 15–20 минут все, кроме посла, заезжали на выставку протеста. У дома дежурили гэбисты, машина, которая записывала, что происходит и что говорят в доме. Но я их так ненавидел, что ничего не боялся. Они очень злились на приемах — идет Микоян, а навстречу Рабин, и с ним заговаривает посол или первый секретарь. Конечно, это действовало.

— Ждем вас в понедельник в 11 утра.

— Не могу в понедельник, у меня гости.

— Иностранцы?

— Да.

— Журналисты?

— Да.

— Позвоните и отмените.

— Не могу!

— Возьмем силой.

И приходит без четверти одиннадцать замначальника отделения милиции и с ним человек в штатском.

— Вас вызывает начальник отделения милиции.

— Вы знаете, меня в КГБ вызывают.

— От нас поедете к ним.

— Позвоните своему начальнику, в 11 ко мне на 10 минут заедут друзья. В 11:15 я пойду в отделение милиции.

— Что ты с ним разговариваешь? Бери его!

— А это кто такой? Вас я знаю, уважаю, а это кто?