Идеально другие. Художники о шестидесятых

Федор Федорович Платов, хоть и с седой бородой, ходил в шортах и всегда говорил: «О, здорово!», «Я — Федор Платов». Думаю, они были купеческого звания. Брат был Анатолий Федорович, прелестный, редчайший человек, у нас в училище преподавал перспективу. Федор был немножко фантазер, придумал «восьмикистие», был одаренным, разным художником, прошел 20-е годы. У пианиста-аккомпаниатора Миронова висели его осмысленные, значительные натюрморты, я их видела еще раньше. Это не был супрематизм, но его не приняли, потому что шло безвременье, и они оказались в вакууме. У меня есть ее два пейзажа и рисунки, замечательные. Есть маленькое масло. А Фединых — два портрета акварельных, мне совсем не нравятся. Федя вообще был новатор. В чем была затея с восемью кистями? Писал сразу восемью. Стихи писал, как Хлебников, но попал в такое время! Фрока еще делала какие-то вещи, а он уже нет. Была такая скульптор Сандомирская, из их плеяды, делала реалистические вещи, монументальные головы вырубала из дерева. Ее скульптуры были в Третьяковке — деревянная, 23-го года, называлась «Материнство» — замысловато сделанная женщина с младенцем. Жила она на Кировской, недалеко от Родендорфов. Она приехала уже старой, а все работала, как и Фрока с Федей. Потом родственники отправили их работы куда-то на периферию. Работы Платовых разошлись по периферийным музеям. А это ужасно.

У Платовых мы познакомились с Зеноном Петровичем Комисаренко, он был первый мультипликатор. О нем даже слова никто не сказал. Он был еще более несчастный, чем они, они продолжали работать, а Зенон уже ничего не делал. Жена у него была мегера. Он приходил к Марии Вячеславовне Горчилиной и там занимался живописью. У него были акварели с белилами, у меня есть одна абстрактная его вещь. Он много там написал этих вещей. Они в основном попали к Галине Махровой. Она мне и подарила его работу. Вообще, Зенон Петрович был человек замечательный. Все они были очень талантливые, но попали в такое ужасное время, что им некуда было податься и не на что опереться. А Зенон Петрович как раз меня познакомил с Кудряшовым и его женой. И слава богу! Благодаря мне Костаки купил у него работу, потом Мясников — и они просто могли пойти купить себе кусок какой-то более сладкий. Когда Мясников умер, Костаки купил в его семье все его работы. Зенон бы не удержался, человек он был слабый, всегда грустный, мне его всегда было жалко. Надо быть брутальным, крутым, чтобы добиться положения. Он относился бережливо и к другим работам. Зенон друзьям всегда помогал, как ходил и помогал Платову.

Еще был художник Михаил Кузнецов. Кузнецов тоже примыкал к Штеренбергу. Кузнецов был друг Зенона, и он позаботился о работах, когда Кузнецов умер. У меня есть его большая работа, уже ничего собой не представляющая. Мы устроили его прекрасную неопримитивистскую работу — повара, стол, фигуры — одному итальянцу; ко мне подошла женщина и передала его книжку, собрание русского фарфора 20-х годов. Отец первой жены Игоря, Тани Кашиной, Николай Александрович, потом устроил бум, будто мы продавали работы Кузнецова, а деньги брали себе. Я деньги тратила только на такси, когда перевозила работы Кузнецова. И Зенон пошел к нему и сказал, чтобы он этим больше не занимался, — другой бы не пошел! Остальные работы погибли в подвале Таниного отца. Многое осталось, портреты, и она считает, что это ее работы, — но я на них и не претендую. С Таней Кашиной мы до сих пор сохранили хорошие отношения, а он и его жена были советские скульпторы, делали пионеров и прочее. Он написал на меня донос, что я нигде не работаю. Но у меня на руках был договор с Горбуновским дворцом, что у меня есть заказ, — так я отделалась от милиции, когда она пришла ко мне.

Кудряшов

В конце 50-х выжившие авангардисты тихо сидели по углам, считали спрятанные за шкафом шедевры ошибками юности, Удальцова писала пейзажи, Леонидов клеил макеты студентам. Открытый вами супрематист Иван Кудряшов сегодня представлен в Третьяковке.