Идеально другие. Художники о шестидесятых

В один из зимних дней я пригласила к Кудряшовым известного доктора Александра Леонидовича Мясникова, крупного коллекционера, а также Георгия Дионисовича Костаки, которые сразу оценили и купили у Ивана Александровича несколько картин, весьма изменив их бедственное положение. Сейчас в Третьяковской галерее, в экспозиции XX века, есть две картины Ивана Кудряшова. Одна конструктивная композиция не имеет своего названия и висит рядом с картиной Редько. Вторая — пространственная композиция театра в Оренбурге — не имеет себе равного соперника даже среди всех великих русского авангарда. Как Мона Лиза Леонардо. Несмотря на все упущения, экспозиция Третьяковской галереи являет собой удивительное зрелище, достойное преклонения. На всех этикетках обозначено: «Дар Г. Д. Костаки».

Георгий Дионисович собирал, отыскивал, не просто за все платил, но еще прибавлял к назначенной цене. Костаки дал пристанище для заброшенных картин. Экспозиция в его трехкомнатной квартире, где собралась уже большая коллекция старых икон, приведенных в идеальное состояние, уникальный фарфор Н. М. Суетина — В. Ф. Рукавишниковой, включила русский авангард начала XX века. Ослепительная Любовь Попова, ее картина красной охрой на фанере, которой не хватило места, была прикреплена к потолку. Теперь она сияет на стенах Третьяковской галереи. Раньше, сейчас я просто не знаю, в итальянских palazzo стены были увешаны сплошняком, новомодный один ряд не дает звучащего аккорда, стихийного превосходства духа над мелкотой повседневности. Древние знали это. Экспозиция была великолепна, подобных экспозиций я не видела ни в одном музее мира. Потом у него была пятикомнатная квартира, стало намного просторнее, и было повешено много картин, для которых не хватало места.

Г. Д. Костаки не ограничился первым авангардом, он всегда очень интересовался, что делают молодые художники, всегда приезжал смотреть картины. Когда была моя первая выставка в Доме Ф. И. Шаляпина, Костаки приезжал не один раз и первым купил у меня картину. Так же и у других художников. Г. Д. Костаки был добрый, широкий по натуре человек — видимо, и это сыграло роль в его собирательстве. Живя в Греции и приезжая во Францию, он всегда встречался с живущими в Париже, многим помогал, мне в том числе. Я думаю, что все его замечательные качества способствовали к осуществлению Миссии, которую он и выполнил в полной мере. Много можно рассказать об этом замечательном, великом человеке, прирожденном художнике, оставившем нам свой Дар. Костаки для меня незабываемая память.

Костаки

Георгий Дионисович Костаки выделял вас среди молодых художников, считая прямой наследницей художниц 20-х.

Он очень хорошо ко мне относился, замечательно просто, но он ко всем относился с любовью. Костаки говорил «Любочка», «Лидочка». В этом было что-то для него сокровенное. Он обожал Краснопевцева, у него было много его картин, очень любил Зверева, называл его Толичкой. Как-то мы говорили с Колей о Звереве, и я сказала, что Георгий Дионисович любил меня не меньше Толи. «Ну, знаешь ли, он тебя любил по-другому!» Я так не думаю, он ценил мои способности, тогда я как раз начала делать свои абстрактные картины. Он в чем-то поэт был, Костаки, несмотря на коммерческую жилку. Он рассказывал, как приехал к Звереву и тот ему хотел что-то подарить. Был очень бедный и пошел в сарай, где в сене лежали яблоки, свил гнездышко, поставил на руки и принес, как подарок. Костаки был умилен. Потом, он же и сам был художник — в Греции начал писать русские избушки. Костаки нас любил, приглашал, угощал, приезжал сам смотреть. Ему было интересно. Костаки часто приглашал нас к себе, когда жил на Ленинском. Потом была большая пятикомнатная квартира на Вернадского с замечательными шведскими креслами, он был человек большого вкуса и культуры. А уж если говорить о музыкальности, это был феноменальный человек. Его жена, Зинаида Семеновна, очень милая дама, замечательно пела романсы, по-настоящему, не как «у тети Маши на именинах», как я говорила про себя. Зинаида считала, что «Жорж не дал ей возможности учиться», но у них были дети, очень хорошая семья. Я никогда не скажу плохого слова о семье Костаки — когда готовили, жарили какого-то сайгака, мне всегда отрезался первый кусок.

Лида, чем для вас стал его домашний музей?