Идентичность и цикл жизни

Однако в использовании слова «я» в значении «образ я» Хартманна заложено противоречие, заставляющее радикально изменить взгляд на него. Можно сказать, что было бы правильно в вопросе восприятия и регулирования отношений между эго и «я» отдать роль субъекта «эго», а объекта – «я». Тогда эго, как центральный организующий агент, на протяжении всей жизни имеет дело с изменчивым «я», которое, в свою очередь, осуществляет синтез с «я» прошлыми и будущими. Это предположение, вероятно, можно отнести и к телесному эго, которое можно представить как часть «я», оснащенную всем телесным опытом, и поэтому можно назвать телесным «я»; его можно отнести и к эго-идеалу, представляющему идеи, образы и конфигурации, служащие для постоянного сравнения с идеальным «я»; и наконец, к тому, что я назвал эго-идентичностью. То, что соответственно может называться я-идентичностью, возникает из всего того опыта, в котором чувство временной я-диффузии успешным образом поглощено пересмотренным и намного более реалистичным самоопределением и социальным признанием. Можно сказать, таким образом, что формирование идентичности имеет я-аспект и эгоаспект. Это часть эго в том смысле, что оно представляет собой синтезирующую функцию эго на одной из его границ, а именно в рамках актуальной социальной структуры окружающей среды и образа реальности, транслируемого ребенку, проживающему один за одним кризисы детства. (Другими границами должны стать бессознательное и требования, наложенные на эго нашей биологической историей и структурой; супер-эго и требования наших более примитивных моралистских стремлений; эго-идеал с его идеализированными родительскими образами.) В этой связи идентичность требует признания, жизненно важного для подросткового эго в его стремлении удержать пубертатный «ид» и сбалансировать между собой вновь возникшее супер-эго и эгоидеал, проявляющий невероятную требовательность.

Пока мы не разъясним вопрос об отношении эго к «я», я буду использовать простой термин «идентичность», акцентирующий внимание на социальной функции эго, которая в подростковом возрасте проявляется в относительной психосоциальной эквилибристике, необходимой для задач вступления во взрослый период жизни.

2

Слово «психосоциальный» до сих пор служило спасительным мостиком между «биологическими» формулировками в психоанализе и более поздними, в той или иной степени учитывающими влияние культурной среды.

Изначальная, так сказать, биологическая ориентированность психоанализа постепенно привела к привычной псевдобиологической интерпретации и концептуализации (или к отказу от таковой) «среды», в которой находится человек. В работах по психоанализу термины «внешний мир» и «среда» часто используются для ограничения никак не определенной области, которая считается внешней лишь потому, что она не находится внутри – «под кожей» соматических реакций человека, его психических систем, внутри его «я» в широком смысле слова. Такая туманная и при этом вездесущая «внешность», безусловно, предполагает множество идеологических коннотаций и даже задает характер каких-то образов мира. Во многих случаях «внешний мир» осмысливается как мировой конспирологический заговор против мира детских устремлений; иногда – как сам факт (безразличный или раздражающий) существования других людей; а также как присутствие (хотя бы отчасти благожелательное) материнской заботы. Но несмотря на состоявшееся недавно признание важности отношений «мать – дитя», упорно продолжают настаивать на том, что союз матери и ребенка является «биологическим», более или менее изолированным от культурного окружения, которое затем вновь превращается в «среду», а та, в свою очередь, как-то поддерживает, слепо давит или предлагает заключить с ней некий «договор». Так, шаг за шагом, мы наслаивали друг на друга представления, когда-то необходимые и плодотворные в том смысле, что было важно установить: моралистические и ханжеские общественные требования раздавливают взрослую личность и эксплуатируют детскую. Важно было концептуализировать определенные внутренние антагонизмы между энергетическим оснащением индивидуума и обществом. Однако напрашивающийся вывод о том, что индивидуальное эго может существовать в противостоянии со специфической человеческой «средой», то есть социальной организацией, или без нее, неверен и, кроме того, далек от «биологической» ориентации. Он таит в себе угрозу изоляции психоаналитической теории от многообещающих этологических и экологических находок современной биологии.