Идеология русской государственности. Континент Россия

Но в целом «конституционный канон Гоббса – Монтескьё», как мы вправе его назвать, оказался жизнеспособен. Хотя большинство конституций наполеоновской эпохи не пережило Венского конгресса (что было, скорее, форс-мажором), все они дали плоды на следующих этапах развития тех из государств, которые сохранились, и их разнообразных преемников.

И это возвращает нас к мысли о проектном характере конституций. Потому что наполеоновский проект послереволюционной Европы не сразу, но состоялся, в отличие от его же проекта Французской империи. Ближайшими доказательствами чему стали Германская империя и Итальянское королевство. Сопоставление же проекта и его результатов указывает на то, что проект состоялся ровно настолько, насколько адекватным реальности было социальное знание, на котором он был основан, то есть его идеология. И это позволяет сделать важнейший вывод: конституция – это акт не правовой, а идеологический[234]. Что никак не удаётся усмотреть через призму существующих теорий государства и права. Пока идеология, заложенная в конституцию – проект государства, выдерживает испытание практикой, то есть сохраняет свои научные основания, государство живёт и развивается. Несостоятельность идеологии влечёт крушение государства. А изменение идеологии требует изменения способа существования государства (в том числе и его устройства, хотя это и необязательно), а значит, и его конституции.

III.3. Конституции до конституций – этюд о небывальщине

В исторических трудах встречаются порой удивительные утверждения. Всем известно, что Россия – родина слонов. Но вот уважаемый профессор А. Янов утверждает, что Россия – родина конституционализма:

«Салтыков предложил новость – не только в русской, но и в европейской истории: по сути, полноформатную Конституцию. В начале XVII века! Пройдут столетия, прежде чем идея конституционной монархии овладеет умами европейских мыслителей. Откуда она взялась в периферийной, отсталой и главное, неевропейской, если верить консенсусу, Москве?»[235]

О чём это он? Оказывается, о выдвинутых Семибоярщиной условиях, на которых Владиславу Вазе (сыну польско-шведского короля Сигизмунда III) было предложено занять российский престол. В другом месте[236] он примерно так же, хотя и с меньшим восторгом (всё-таки XVIII век на дворе) квалифицирует «кондиции» – условия, выдвинутые Верховным тайным советом, на которых на российский престол приглашалась герцогиня Курляндская (Анна Иоанновна). Между тем кондиции (будем дальше пользоваться этим термином) – это почтенный и общепринятый в Европе политический жанр[237]: когда призывают на престол иноземную венценосную особу, то обычно формулируют условия. Главным из них всегда является соблюдение местных обычаев (которые иноземец вправе не знать). А для надзора за соблюдением условий образуется комиссия из местной знати (регентский совет, Семибоярщина, Верховный тайный совет, Боярская дума и т. п.). Так поступали множество раз при смене династий. Кондиции польская знать выдвигала всем избранным монархам: Иоганну Люксембургскому, Генриху Валуа, Стефану Баторию, Вазам и пр.

Бывало и так, что кондиции выставляли даже собственным природным монархам. Так венгры поступили с королём Андрашем II Крестоносцем ввиду того, что за время похода он утратил связь с родиной и «онемечился».

Ничего не напоминает? Конечно, Билль о правах! Тов. Янов это сходство тоже усмотрел, но сделал противоположные выводы – принял кондиции за конституцию. И это, конечно, не «случайная ошибка», а презумпция: раз Билль о правах уже сочли конституционным актом, значит и это – конституция. И вообще, конституция должна быть. Потому что, как считают многие, она является средством ограничения власти. А власть следует ограничивать – ведь это прилично, цивилизованно.