Идеология русской государственности. Континент Россия

За этими утверждениями скрывается полное непонимание природы власти. Потому что власть всегда ограничена, если это не власть всемогущего Бога. Она ограничена суммой отношений, в которых властители повелевают, а подвластные добровольно подчиняются. Причем власть ограничивает себя сама ровно настолько, насколько она знает, в чём эти отношения состоят. В точности как Маленький принц Сент-Экзюпери, точно знающий, когда следует повелеть солнцу взойти. То есть власть – это также непротивление сторон, поэтому может, в частности, основываться и на «договоре», хотя тут его природа состоит лишь в том, что стороны осведомляют друг друга о характере своих отношений, обмениваясь необходимым знанием. Что может быть сделано и другими способами, а также может и не понадобиться, если нужное знание общеизвестно, например сохраняется в обычае.

Уместно рассмотреть это подробнее на примере истории человека, давно уже провозглашённого «предтечей русского конституционализма, парламентаризма, демократизма и прочая, прочая, прочая» – Андрея Михайловича Курбского[238]. Его называют «борцом за свободу» и даже «первым русским диссидентом», что вполне ясно сообщает нам, какие общественные группы эксплуатируют такой его образ. Сегодня он, несомненно, превратился в идеологическое клише, используемое для антигосударственной пропаганды.

Полезно разобраться, каков был на деле князь Курбский и почему его память получила такое употребление.

«Князь Курбский от царского гнева бежал»[239]… чтоб Крупским[240] прослыть меж поляков.

К началу XIX века жизнь князя-изменника представляла лишь антикварный интерес[241]. Его превращением в историческую личность мы всецело обязаны Н.М. Карамзину, который использовал заочную полемику Ивана Грозного с Курбским как инструмент продвижения собственных взглядов на роль дворянства в российском государстве (см. II.2.1.2). То есть, выступая в качестве идеолога дворянства, Карамзин подчеркнул идеологическую составляющую (довольно скудную) взглядов Курбского и по-своему её интерпретировал.

Для этого ему понадобилось возвеличить Курбского и создать на основе его оценок образ Грозного, в одночасье «обуянного безумием» и превратившегося в «необузданного и кровожадного деспота». Хотя необузданным деспотом был как раз Курбский, что стало ясно всему свету, когда он переселился в Литву[242], но было, конечно, свойственно ему и прежде, хотя оставалось шито-крыто. В своих сочинениях Курбский отстаивал как раз своё – и всех бояр-вотчинников – право на ничем не ограниченные своеволие, необузданность и деспотизм, освящённые, в его глазах, обычаем. А намерение царя всех их обуздать рассматривал как попытку их «пожаловать в звание холопов государевых».

И ещё один «обычай старины» горячо отстаивал Курбский: свободу бояр отъехать в чужую землю, то есть перейти на службу к иному государю (что он сам и сделал). Хотя в глазах не только русского царя, но и значительной части знати (даже на Западной Руси) такое поведение уже воспринималось как предательство земли русской, а значит как преступление. В своих письмах, номинально адресованных Иоанну, но достаточно широко расходившихся в списках по обе стороны границы[243], Курбский о-правдывает[244] свой отъезд не столько особыми своими обстоятельствами, сколько тем, что любой боярин в любых обстоятельствах по собственной воле вправе был так поступить.

Курбскому вольно́ было видеть во всём этом обычай, и такой обычай в прежней, догосударственной Руси действительно существовал. Обычай предательства – предавали всех: родичей, союзников; подданные – правителей, правители – подданных. Но этот обычай не просто отжил своё, он был изжит – и дорогой ценой. Божественная педагогика, которую на Востоке именуют кармой, предоставила русским неумолимого учителя: Чингис и его потомки не только показали им, какого могущества может достичь народ, не допускающий предательства, но и карали железной рукой любые его проявления на всех подвластных им землях, как того требовала Яса[245]. И только изжив обычай предательства в своей среде, русские смогли стать нацией – выйти из состава монгольского государства и создать собственное (см. II.0.4).