Идеология русской государственности. Континент Россия

Но, как и тогда, их использование в качестве инструмента, с помощью которого власть могла бы управлять многоликим ансамблем общностей, было крайне сложным и требующим постоянной работы «в низах». Именно таким ансамблем стал советский народ, лишившийся руководящей и направляющей роли КПСС. Рудиментарная КПСС, отказавшаяся от власти, на такую работу была уже не способна, лишившись идеологической цельности и превратившись в конгломерат различных фракций и платформ. Иной же партии, стремящейся к захвату и удержанию власти, в стране не было. Как не было и вообще каких-либо партий, которым предстояло сформироваться именно на съездовских площадках.

Так что основные политические процессы, включая и этот, как при Октябрьской революции, развивались во многом стихийно и вызвали к жизни множество политических партий и движений, выражавших цели и интересы самых разных социальных групп. Но, в отличие от 1917–1919 годов, у них не было ни общей социалистической направленности, ни вездесущего большевистского присутствия, с которым нельзя было не считаться. Мы не усматриваем и иных факторов, которые могли бы содействовать консолидации каких-то значительных общественных сил. Эту задачу, в частности, не решили и группы, и отдельные агенты иностранного влияния. В том числе и потому, что на предшествовавшем этапе их главной задачей было как раз разобщение советского общества, то есть разрушение главной опоры советского народного государства.

В подобных обстоятельствах на первый план обычно выступает личностный фактор: способность того или иного деятеля приобрести власть. В свете всего, что мы знаем о власти, она возникает из доверия членов общности, приобретаемого за счёт мобилизации возможно большего числа внешних и внутренних оснований власти (см. V.4.8).

Это прежде всего способность:

• ставить перед общностью задачи, понимаемые и разделяемые большинством её членов:

• доносить эти задачи до возможно более широкого их круга;

• использовать для этого максимальный набор средств прямой и косвенной коммуникации с членами общности.

А поскольку люди, стремящиеся к власти, присутствуют везде и всегда, вопрос был лишь в том, у кого из претендентов эта способность проявится сильнее.

Единственный общественный консенсус той эпохи с безупречной проницательностью подлинного художника выразил – скандировал – Виктор Цой: «Пе-ре-мен! Мы ждем перемен!»[297] Сюда укладывались и косметический ремонт советской системы, названный перестройкой (для одних), и радикальная смена политического строя (для других), и оздоровление экономики, при котором магазины наполнились бы товарами (почти для всех).

На этом фоне любой деятель, продемонстрировавший, что может совершать перемены и твёрдо намерен их продолжать, мог получить значительный кредит доверия.

Мы говорим «деятель», потому что он не мог быть «человеком с улицы» (условным Навальным или Зеленским), так как должен был на деле показать свою способность совершать перемены к лучшему, то есть иметь достаточное влияние при существующем порядке. Даже авторы реформаторских проектов вроде Явлинского и Сабурова, назначенные на высокие посты специально для их реализации, на подобное доверие рассчитывать не могли, так как за их плечами не было таких практических доказательств.

И мы говорим «кредит», потому что впервые приобретённая (не унаследованная тем или иным способом) власть может располагать только таким доверием – предоставленным авансом и на том условии, что его придётся оправдывать будущими делами.

Волею Провидения таким человеком в России оказался Ельцин. При котором в любом магазине Свердловска всегда можно было купить вожделенную синюю птицу[298], о чём в других промышленных городах народ мог только мечтать, а поэтому знал и ценил это. Он показал и упорство в своих намерениях, за что удостоился опалы, и это народ тоже оценил по достоинству.